Книга Спасите игру! Ведь жизнь – это не просто функция - Кристоф Кварх

Проводником на этом пути к свободе может быть, по Шиллеру, только искусство — ведь искусство творит прекрасное. И вот его мысль преображает игривую и подчас фривольную свободу барокко в свободную элегантность художественного творчества. Тем самым он вызвал к жизни новый тип человека: Homo ludens — но это не серьёзно-радостный мудрец Эллады, а независимый художник, творец прекрасного, пролагающий путь к истинной и прочной свободе. Но как же Шиллер пришёл к этой мысли?

Для Шиллера человек тоже гражданин двух миров. Но не так, как это представляли себе Платон и другие древние философы, которые призывали человека в смертном воплощать божественное, а согласно образу, привычному для Нового времени со дней Декарта и обновлённому Кантом: с одной стороны, человек — гражданин духовного мира, с другой — существо, относящееся к миру природы. Поскольку он обладает духом или разумом — и это фундаментальная идея философии Нового времени, — постольку он свободен. Но поскольку он существо из плоти и крови, постольку же, как и всё живое, подлежит юрисдикции неумолимых законов природы; говоря словами Канта, он испытывает голод и жажду, следует своим страстям и вожделениям, ищет удовольствий и сексуального удовлетворения, и в этом далёк от всякой морали.

Царство морали есть царство Духа. В нём господствует — прибегнем опять к помощи Канта — нравственный закон, который диктует, что хорошо, а что плохо, и которому человек добровольно подчиняется. То есть, вообще-то, не добровольно. Ведь если он в здравом уме и не даёт чувственным страстям подчинить себе разум, ему никак не удастся обойти нравственный закон, исходящий именно от разума.

Ну, в конце концов, неважно. Для нас главное в другом: будучи гражданином двух миров, человек подвергается двойной опасности. С одной стороны, можно стать апостолом морали и, подобно якобинцам, начать устанавливать нравственный закон огнём и мечом, оказавшись рабом разума и деспотом для тела и души. И в то же время легко впасть в чувственное распутство, и тогда человек будет рабом своего тела и чувств, которые станут деспотически распоряжаться разумом, примерно как это произошло с упаднической аристократией в эпоху барокко.

Шиллер пустился на поиски золотой середины: между Революций и Реставрацией, якобинцами и аристократами, но прежде всего — между природой и духом. Должна же быть у нас возможность жить так, чтобы ни дух не угнетал природу, ни инстинкты не порабощали разум! Должно найтись промежуточное состояние, при котором обе силы в человеке пребывали бы в равновесии, в котором он не подвергался бы принуждению ни со стороны рацио, ни со стороны своей физической природы! И такое состояние, состояние внутреннего баланса и гармонии, действительно есть — состояние игры. Как это объяснить?

Этот вопрос вынуждает нас сказать ещё несколько слов о красоте — состоянии, при котором тело и дух находятся в равновесии. Лучше всего в этом можно разобраться на примере той области, в которой Шиллер чувствовал себя как рыба в воде, — литературы. Один из ключевых моментов его учения о поэтике состоит в том, что прекрасный персонаж — это тот, у кого разум не порабощает человеческую природу, а инстинкты не заставляют забыть мораль. Он одновременно естественен и разумен.

В прекрасном человеке природа и дух играют между собой.

И так как красота есть плод этой игры, то игра является непременным условием свободы; и не просто какой-то свободы, но именно той, что действительно делает человека свободным, потому что высвобождает его потенциал. Поэтому Шиллер говорит: «Человек должен только играть красотою и только красотою одною он должен играть»[31].

Но верно ли это? Предоставим слово самому Шиллеру: «Однако, — давно желали вы возразить мне, — не принижается ли красота тем, что она приравнивается к игре и пустейшим предметам, которые всегда обозначались именем игры? Не противоречит ли понятию разума и достоинству красоты — которая ведь рассматривается как орудие культуры — ограничение красоты простою игрою, и не противоречит ли опытному понятию игры, — которое может существовать и после исключения всего, что касается вкуса, — ограничение игры одною лишь красотою?»[32] (Письмо 15).

В ответе самого Шиллера на этот вопрос содержится обоснование того, почему он так высоко ставит игру: «Однако что же мы назовем простою игрою теперь, когда мы знаем, что из всех состояний человека именно игра и только игра делает его совершенным и сразу раскрывает его двойственную природу?.. Встречающаяся в действительности красота вполне соответствует встречающемуся в действительной жизни побуждению к игре; однако идеал красоты, выставленный разумом, вместе с тем выставляет и идеал побуждения к игре, который человек должен иметь пред глазами во всех своих играх»[33].

Таким образом, результатом размышлений Шиллера об игре и красоте становится мера, точка отсчёта для того самого эстетического воспитания человека, идею которого он разворачивает: человек должен играть, и играть так, чтобы результатом игры становилось прекрасное. И когда Шиллер говорит, что человек лишь тогда в полной мере человек, когда играет, — это верно для любых игр, но лишь пока и поскольку они красивы. А красивы они, если раскрывают пространство свободы, просторы, в которых можно объединить природу и дух — будь то литература, театральные подмостки, танец или искусство разбивки сада, столь ценившееся в эпоху рококо. Самая характерная черта шиллеровского homo ludens: он связывает воедино свободно-креативную и репрезентативную стороны игры, одновременно и воспитывает при помощи красоты и воспитывается красотой. Поле его деятельности — искусство. В художественном творчестве он снова и снова воплощает игру духа и природы, приходя тем самым к жизненному равновесию. Он играет, творя.

В философии Шиллера идеалом свободного и прекрасного человека становится художник, творец, ни от кого не зависимый в своём творчестве. Этот идеал актуален и сегодня. Ведь, между нами говоря, не так уж много современное общество порождает людей свободного и прекрасного духа. Конечно, коучи и кризисные менеджеры только и твердят, что о креативности и духовной свободе, но редко кто наберётся смелости и вправду допустить такую свободу, уж не говоря о том, чтобы культивировать её или поддерживать. Но даже когда есть готовность к этому, не хватает понимания того, что для развития креативности и духовной свободы необходимы как раз такие человеческие качества, которые нам даёт игра.

Призыв «Спасите игру!», с точки зрения Шиллера, будет означать: дайте пространство и дайте время свободной игре, творящей красоту, независимой как от бизнеса, так и от потребления в сфере культуры.

Шлегель, Новалис и игры романтиков

Для поколения после Шиллера спасти игру означало даже больше — спасти жизнь! Спасти мир! Примерно такими словами можно выразить настрой поколения, которое после 1800 года унаследовало идеи Шиллера. Мы говорим о романтиках, поколении, первопроходцами которого стали Фридрих Шлегель и Фридрих фон Гарденберг, он же Новалис.