Книга Меч и крест - Лада Лузина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она лихорадочно прижала к груди его голову и закопала губы в его седых волосах. Его волосы пахли церковным ладаном похорон.
— Я не отдам тебя ему!
Кому, она не знала. Просто знала, что не отдаст. Никому. Потому что она одна — высший суд этого Города. И никто не в силах отобрать у нее то, за что она готова заплатить…
Всем. Всем. Всем!
— Ты будешь жить, обещаю! Ты не сойдешь с ума, обещаю! То, что ты сделал, — плохо. Но этого нет. Все исправлено. Твой демон мертв! Он повержен. Я победила его.
— Эмилию? — всхлипнул Миша на ее животе.
— Твоего демона! Его нет. Ты свободен. Все будет хорошо, верь! — зашептала она, не зная, врет она ему или говорит правду, но отчаянно мечтая, чтобы это было правдой и у нее хватило сил… — Ты веришь мне? — заглянула она в его растерянные зрачки. — Веришь, правда? Ты же видишь, это — я. Я не сумасшествие, Миша, я — живая.
Он потянулся к ней ртом, нетребовательно, неуверенно, по-детски. Она подалась вперед, соприкасаясь с ними, — его губы были мягкими и беззащитными. Его руки, скользнувшие по ее шее, были просящими и робкими. Его глаза из изъеденного молью бархата спрашивали ее…
— Да, — прошептала Маша с опозданием на девять часов и девятнадцать лет.
И закрыла глаза.
Как по улицам Киева-Вия
Ищет мужа не знаю чья жинка…
Осип Мандельштам
Маша опустилась на вросшую в землю, обгрызанную каменную ступень у могильной ограды и с горечью посчитала безымянные кресты вокруг.
Над Киевом вставал четвертый день ее новой жизни, во всей красоте их новой власти.
Вокруг, прижимаясь к земле, лежало бескрайнее Байковое кладбище. Рассвет вынул из тьмы гранитные бруски, покосившиеся железные решетки, заплаканные листвой плиты. Она бродила здесь много часов подряд, в требовательном, лихорадочном безумии, то и дело забредая в тупики из могил, жалко притиснутых друг к другу, как люди в «пиковом» трамвае, и, задирая подол, забрасывая ноги, перелазила через белые, серебряные, ржавые ограды, кусавшие ее кладбищенской крапивой, чтобы прорваться к очередной узкой тропе. Но так и не смогла найти то, зачем пришла.
На крест опустился черный ворон. Маша опустила глаза.
Она чувствовала себя голой под платьем. Она не чувствовала платья — она чувствовала его губы на своем животе, плечах, груди. И не чувствовала своих губ — ее губы остались с ним. И она должна была вернуться за ними…
— Скажи, теперь ты можешь помогать нам? — с вызовом спросила она грузную птицу.
— Да, — ответил ей Демон.
— Тогда верни мне ключ! — приказала она.
— Какой?
— Ты знаешь, какой! — сказала она упрямо. — Отдай его мне! Сейчас же!
— Я не могу сделать это, — произнес он ровно. — Но я могу ответить на твои вопросы.
Маша подняла голову. Он стоял, опершись на высокую черно-ажурную ограду, где лежали в вечном покое родители другого Миши:
Аѳанасiй Ивановичъ Булгаковъ
Профессоръ Кiевской
Духовной Академии
Варвара Михайловна Воскресенская-Булгакова
Когда-то она хотела их найти. И вот нашла… Случайно. И вырвавшись из объятий неисчислимых, незнакомых мертвецов, испытала недолгое облегчение от встречи с единственным родным памятником, на миг принятой ею за судьбу. И вцепившись в ограду у черного мраморного креста, попросила:
«Где он? Скажите, где? Вы знаете!»
Но памятник не ответил…
— Хорошо, — быстро согласилась она. — Скажи мне, где могила его сына? Он умер в мае 1903, ему было два года. Он где-то здесь. Могилка должна быть совсем крохотной…
— Ты не найдешь ее.
— Это не ответ! — озверела Маша.
— Ответ. Ты не можешь его воскресить.
Солнце вставало. Рассвет ширил свои объятия вниз — с горы. Радушные летние лучи умиротворяюще погладили ее отчаянное лицо и черный мраморный крест. Но Маша сидела к безответному кресту недружелюбной спиной, жадно вглядываясь в иной — безымянный.
«Может, он?»
До нынешнего дня она даже не представляла, сколько на центральном кладбище Города таких вот крестов, с чистыми, очищенными временем от имен, металлическими табличками. Сколько, если только вокруг Афанасия и Варвары она насчитала их целых семь. И, быть может, под этим, с белой, висевшей клочьями на ржавом теле краской, делавшей его похожим на железную березу; или под тем, крохотным, голубым, с маленьким детским холмиком; или под тем холмом, проросшим насквозь, оттолкнувшим крест широким кустом сирени, лежал крохотный Савва Врубель, стертый с таблички и из самой памяти Киева.
— Это не она, — обронил Демон.
— А это? — живо отозвалась Ковалева.
— И это… И та — тоже. Ты не сможешь ее найти.
— Смогу! Он похоронен на Байковом! — подорвалась она, страстно швыряя ему под ноги остатки разорванного Бегемотом альбома. — Я посмотрю регистрационные книги!
— Книги сгорели. Еще в сороковом…
— Я пройду каждый участок! — зашипела Маша. — Я составлю список всех безымянных могил! Я установлю возраст каждого креста. Если надо, я… Ты меня еще не знаешь! Это — она! Кылына заранее принесла его сына в жертву! Она дала Мише землю с Байкового! Его сын умер, только приехал в Киев…
— Как ужасны эти ваши кладбища, — равнодушно скривился ее собеседник, брезгливо оглядываясь вокруг.
— Да уж, — вынуждена была признать она. — Это ужасно. Так нельзя! Нельзя… Словно их всех выбросили на помойку. И его сына тоже… Но так не будет. Я все изменю! Я верну его…
— На то ваша воля, Ясная Киевица, — чопорно и отчужденно подтвердил Демон.
— Так ты поможешь мне? — обнадежилась она.
— Это не в моих силах.
— А что в твоих?! — огрызнулась Маша.
Она нервно одернула подол шелкового траурного и отвратительно уместного здесь платья — чья-то черная шутка набирала круги! Ведьма и Демон! — встреча на заброшенном кладбище, где им и положено встречаться во веки веков…
— Не хочешь помогать, пшел вон! — взбунтовалась Киевица.
Подобрав растерзанный альбом, она решительно зашагала к дороге. Могила справа была завалена кладбищенским мусором до самых пик ограды, ее использовали как урну для старых досок, веток, осколков памятников, женской обуви, непонятно как оказавшейся здесь…
«А вдруг это?»
— Нет.
Она слышала хруст шагов за своей спиной. Он шел за ней. И в груди внезапно образовалось истеричное отчаяние, прикрытое слоем безнадежности и посыпанное сверху острыми крошками здравого смысла.
