Книга Последнее лето - Елена Арсеньева

Гаврилов отпустил своего лихача, чрезвычайно погрустневшегооттого, что хваленую лихость так и не удалось показать во всей красе, иприблизился к пролетке.

Оттуда выглянула женщина, спросила взволнованно:

– Это вы?

– Да, я, Гаврилов, – отозвался он.

– Ах, господин Гаврилов, я уже началабеспокоиться, – всплеснула руками женщина.

– Ничего, все будет хорошо. Одну минутку еще подождите,прошу вас.

Оскальзываясь на небольшом откосе, нарочно сделанном намостовой для стока дождевых вод, он свернул в проулок и приблизился кнеприметному дому под тусклым керосиновым фонарем. Здесь, на Рождественской,электрическое освещение провели только по самой середине улицы, на проулки-закоулкипока не хватило средств у городской казны, к тому же владельцы некоторыхзаведений сами противились яркому освещению: их посетителей вполне устраивалмрак, а то и полная тьма.

Гаврилов вгляделся в слабо различимую вывеску и прочел:«Попугай!»

Против воли улыбнулся. Экое словцо замечательное! Подиугадай, что это – название болтливой птицы или призыв покуражиться, нагнать накого-то страху? Ну, поскольку восклицательный знак, стало быть, именно глагол вповелительном наклонении. Еще было слово, которое Гаврилов очень любил, –«нежить». Не поймешь, глагол или существительное? Если глагол – он розовенькийтакой, безобидный. Если существительное – сплошная чернота и мрак.

Гаврилов взошел на крыльцо и толкнул дверь.

Сидевший у входа привратник с готовностью вскочил, вгляделсяв Гаврилова:

– Изволите пройти, ваше сиятельство? Шляпочку вашупозвольте?

И – чуть слышным шепотом:

– Здесь он. Давно, уже с полчаса. Играет.

Привратник был свой, из боевиков товарища Виктора – теперьоставшийся без командира, но еще не знавший об этом. Гаврилов, впрочем, ослучившемся промолчал. Не до причитаний по Виктору сейчас!

– Одну минуту, – громко сказал Гаврилов. – Яс дамой. Сейчас схожу за ней и вернусь. Прикажите, чтобы нам накрыли вотдельном кабинете.

– Прошка! – позвал привратник. – Господакабинетик просят! Приготовь!

– Ладно! – отозвался выглянувший из зала «человек»[48] в несвежем переднике, повязанном под грудью. Сразу быловидно, что «Попугай!» – трактиришко третьего разряда. Да ладно, не жить ведьздесь, а только дело сделать!

Гаврилов вернулся к пролетке, заплатил извозчику и помогвыйти стройной даме в сером, изрядно помявшемся, но все-таки весьма элегантномтуалете.

«Ясно-ясно, куда и зачем пошли», – подумал, глядя напарочку, извозчик, который очень хорошо знал ночные нравы Рождественской улицы.

«Наверняка мужик решил, что мы тут блудодействоватьстанем, – усмехнулся проницательный Гаврилов. – Ну и дурак, есть делаповажнее!»

– Я правильно поняла связного – что-тослучилось? – спросила Инна Фламандская, ибо дамой в сером была она.

Гаврилов подумал – сказать ей про Бориску? Да нет, не стоит,реакцию женщины предсказать невозможно. Потом.

– Есть свои сложности, – сказал он. – Я еду свами в Москву, будет время поговорить позднее. Кстати, меня зовут Данила Ильич.

– Да? – Она повернула к нему точеныйпрофиль. – Приятно познакомиться, Данила Ильич. Неужели дела настолькоплохи?

– Потом, все потом, – отмахнулся Гаврилов. –Прошу вас сюда.

– Попугай? – удивилась, глянув на вывеску,Инна. – А почему с восклицательным знаком?

Гаврилов только ухмыльнулся: сразу видно, цветок сей рос нена родной почве!

Их через накуренный зал провели в чистенький кабинет. Идячерез зал, Инна часто дышала – не по нраву, видать, амбре пришлось! – авойдя в кабинет, воскликнула со смешком:

– Ой, какой маленький диванчик!

«Да ведь я тебя сюда не для того привел!» – едва невскрикнул Гаврилов, однако сумел сдержать шквал раздражения.

– Помню, – мечтательно пробормотала Инна, – в«Дононе» мне приводили двух красавцев из цыганского хора. Вот там был диван такдиван, мы легко умещались на нем втроем…

«Кто про что, а курица про просо», – философскирассудил Гаврилов и сдержанно сказал:

– К сожалению, у нас не очень много времени до поезда.Поэтому тянуть не будем. Я пока выйду в игорный зал, а вы закажите что-нибудьна ужин себе и мне. Мне что полегче, пожарскую котлету, что ли, огурцыпарниковые и пирожное, а себе что будет угодно.

– Полегче? – изумленно воззрилась на негоИнна. – Это вы называете – полегче? На ночь? А еще доктор!

– Ничего, это самое легкое из здешнего меню. Я ведь могпопросить запеченный окорок – здешнее особенное блюдо, пальчикиоближешь! – усмехнулся Гаврилов, выходя, и пожалел, что нельзя держать скем-нибудь пари на то, что закажет себе Инна.

Вообще, он был по натуре игрок и поэтому с удовольствиемпрошел в зал, где стояли зеленые столы.

Конечно, той священной тишины, которую можно наблюдать всерьезных клубах, здесь он не застал. Потные лица, дым сизыми слоями, тяжелоедыхание, крутой перебор словес… И этот божественный звук – шелест карт имагические заклинания:

– Сдавайте… ваша карта… туз… каре… ставки сделаны…биты… делайте ставки, господа!

Гаврилов с трудом отвел взгляд от стола и пробежал глазамипо лицам играющих. Того, кто был ему нужен, не нашел и перебрался в другой уголзала, где играли в вист. Здесь в ходу была уже другая лексика:

– Полвиста! Мизер! Распасовка! Прорез! Девятерик! А выпотише, что это вам, детский трельяж, что ли…

Ага, вот он.

Гаврилов несколько мгновений смотрел на молодого, оченьбледного человека с моноклем в глазу, который задумчиво приложил палец к губам,посмотрел в свои карты и решительно сказал:

– Прикупаю!

– А я пас, – сказал другой.

– Ну так ложись, – велел вистующий, и игрок открылкарты.

Молодой человек снова задумчиво прижал палец к губам…

Гаврилов понаблюдал еще некоторое время и вышел.