Книга Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев

Помимо всего прочего, ему льстило, что Шпеер говорил с ним как архитектор с архитектором и даже прислал ему проект музея, который Гитлер мечтал построить в Линце.

Иногда они делились друг с другом своими писательскими проблемами. Визенталь рассказал Шпееру, что книжные магазины в ФРГ его книги бойкотируют, а Шпеер, в свою очередь, пожаловался, что его книга продается хуже, чем он надеялся, и пообещал поговорить со своими издателями, чтобы узнать, не смогут ли они помочь с продажей книг Визенталя.

Время от времени они также жаловались друг другу на причиненные им несправедливости. Визенталь поведал Шпееру, как трудно ему жить в атмосфере наветов, распространяемых о нем Крайским, а Шпеер прислал Визенталю копию одного из писем с оскорблениями, полученного им от неонацистов.

Чем дальше, тем все более личный характер приобретали их отношения. Визенталь побывал у Шпеера и его жены в гостях в Гейдельберге, а однажды поделился со Шпеером своим семейным горем, рассказав, что его шестилетний внук заболел менингитом и теперь он, Визенталь, каждый день звонит в Голландию (где в то время жила со своей семьей его дочь, впоследствии переехавшая в Израиль) и его ничего, кроме этого, не интересует. Когда же мальчик поправился, Визенталь написал: «Дай Бог, чтобы не было никаких нежелательных последствий, но точно это будет известно не раньше чем через год». Также он счел своим долгом сообщить Шпееру, что его супруга не возражала против их знакомства. «Я, – писал он, – показал ваше письмо жене и сказал, что оно написано порядочным человеком. Она со мной согласилась».

В то время Шпеер работал над новой книгой, где рассказывал, в том числе, о своих связях с СС. Он сообщил Визенталю, что намерен опубликовать свою переписку с Гиммлером, из которой видно, что он имел отношение к строительству концлагерей, но при этом заверил Визенталя, что вредить себе не собирается. «Там, – писал он, – не будет ничего экстраординарного или опасного. Наоборот, из этих документов явствует, что я пытался, причем успешно, улучшить санитарные условия в лагерях сразу после того, как узнал, насколько они плохи».

Через два года после этого Визенталь прочел газетную статью, где утверждалось, что концлагерь Маутхаузен был построен по инициативе Шпеера, и послал статью самому Шпееру, но тот ответил, что выступать с опровержением не собирается: «По своему опыту вы лучше меня знаете, что опровергать клевету такого рода нет смысла. С вами это происходит каждый день, а теперь вот начинает происходить и со мной». Обвинение это, писал он, разумеется, «нелепое», и будь оно справедливым, про это уже давно бы где-нибудь сообщили.

В действительности, когда Шпеер инспектировал концлагерь Маутхаузен (примерно за полтора года до того, как туда попал Визенталь), он приехал туда вовсе не для того, чтобы улучшить санитарные условия, а для того, чтобы повысить производительность рабского труда заключенных. Хорошо он был знаком и с Освенцимом.

Даже если Визенталь и почувствовал себя после этого обманутым, высвободиться из ловушки, в которую он попал, было теперь так же трудно, как и дистанцироваться от Вальдхайма после его разоблачения. И подобно тому как он защищал Вальдхайма, пока не узнал, что тот лжет, он выступал и в защиту Шпеера. Он даже пригласил его стать одним из авторов комментариев в новом издании книги «Подсолнух», как если бы Шпеер был одним из выдающихся интеллектуалов, заслужившим, чтобы о его этических откровениях узнал весь мир.

Комментируя книгу Визенталя, Шпеер очень тщательно выбирал слова. Он пытался убедить автора, что, в сущности, тот раненого эсэсовца простил (подобно тому, как простил самого Шпеера), а попутно старался изобразить себя жертвой. «Вы, – писал он, вспоминая свою первую встречу с Визенталем, – проявили милосердие, человечность и доброту. Вы не сыпали мне соль на раны, пытались помочь, не упрекали меня, не срывали на мне злость. Я смотрел в ваши глаза и видел в них всех убиенных; в них отражались страдание, унижение, обреченность и муки сынов человеческих. Чего в них не было, так это ненависти. Они оставались теплыми, толерантными и полными сострадания к ближнему». Говоря о страданиях, Шпеер, по-видимому, имел в виду и свои собственные: годы, проведенные в тюрьме, а, возможно, также поражение Германии и смерть его друга Гитлера.

В какой-то момент Шпеер перестает скорбеть о своей участи и деловито напоминает, что Визенталь написал к его книге предисловие, в котором отметил, что ее автор свою вину признал, но уже в следующей строчке снова начинает говорить о себе так, словно был жертвой нацистских злодеяний, а не одним их тех, кто их совершил: «Меня привела к вам пережитая мной психологическая травма, и вы мне очень помогли, как помогли тому эсэсовцу, когда не вырвали свою руку из его руки и не стали его попрекать. Каждый человек несет на плечах груз собственной жизни, и никто не может его от этого груза освободить, но с тех пор, как мы познакомились, нести свой груз мне стало легче. Через вас на меня снизошла Божья милость».

Это был очень христианский и хорошо продуманный текст, написанный не преступником, просившим прощения у своей жертвы, а жертвой, удостоившейся прощения своего мессии, и Визенталь был потрясен этим до глубины души. «Я думаю, – писал он Шпееру, – что благодаря этому эссе весь мир увидит в вас то, что вижу я».

После этого Шпеер начал присылать Визенталю неформальные по тону записки, а в конце концов обратился к нему с очень личной, почти интимной просьбой: прочитать перед публикацией рукопись его новой книги. Визенталь согласился. Ему казалось, что он понимает не только самого Шпеера, но и все поколение, к которому тот принадлежал. Идеология, в которую они верили, ослепила их, а когда они осознали, куда ведет выбранный ими путь, было уже слишком поздно. «Мы все делали в молодости ошибки», – написал он Шпееру как-то раз, и в этой фразе содержится ключ к пониманию их взаимоотношений.

3. Из концлагеря в концлагерь

В октябре 1994 года к Освенциму подъехала служебная машина с правительственными номерами. Ее сопровождал полицейский эскорт. Визенталь, которому скоро должно было исполниться восемьдесят шесть лет, приехал в Польшу с визитом примирения. Президент Лех Валенса наградил его орденом, а Ягеллонский университет в Кракове присвоил ему почетное докторское звание. Визит получился весьма символичным, и Визенталь был очень взволнован: он все время плакал. Примириться с поляками ему было нелегко, но искушение даровать им прощение пересилило.

Когда он вошел в ворота, на которых красуется знаменитая надпись «Труд освобождает», то стал рассказывать своему биографу Гелле Пик, как его привезли в Освенцим на одном из «поездов смерти» и как он выбрался оттуда живым. По его словам, их привезли в Освенцим из концлагеря Плашув, но вместо того чтобы отправить на смерть в газовые камеры, оставили на три дня в вагонах, а затем почему-то отвезли в другой концлагерь, Гросс-Розен. Так, мол, он и спасся.

У Геллы Пик этот рассказ сомнений не вызвал, но, судя по всему, дело обcтояло не так. В автобиографии, написанной в июле 1947 года, Визенталь рассказывает о своем пребывании в Освенциме то же самое, что сообщил Гелле Пик, но в своих показаниях, данных через несколько лет мемориалу «Яд-Вашем», говорит, что в Освенцим не попал, и объясняет это следующим образом. Когда к Плашуву подошли русские, в лагере начался хаос. «Немцы, – говорит Визенталь, – потеряли голову: видимо, понимали, что их конец близок, – и по ошибке прицепили наш вагон не к поезду, шедшему в Освенцим, а к поезду для обычных заключенных. Так мы по ошибке и попали в концлагерь Гросс-Розен».