Книга Инструментарий человечества - Кордвейнер Смит

– Замолчите, люди! – рявкнул лорд Фемтиосекс. – Вы тревожите животных своей болтовней. Замолчите, или я вас оглушу!

Элейн умолкла.

Лорд Фемтиосекс покосился на нее, стыдясь того, что продемонстрировал свой гнев другому человеку. И тихо добавил:

– Вот-вот начнется суд. Который созвала высокая госпожа.

IX

Про суд вы все знаете, и нет смысла задерживаться на нем. Есть еще одна картина Сана Шигонанды из его традиционного периода, на которой все изображено очень четко.

Улицу заполнили настоящие люди, теснившиеся ради зрелища, которое разгонит скуку совершенства и времени. У всех них вместо имен были числа или числовые коды. Они были привлекательными, здоровыми, вяло счастливыми. Они даже выглядели почти одинаково, схожие своей привлекательностью, здоровьем и крывшейся под всем этим скукой. Каждому из них предстояло прожить четыреста лет. Никто из них не знал настоящей войны, хотя предельная готовность солдат выдавала столетия тщетной муштры. Люди были красивы – но чувствовали себя бесполезными, они молчаливо предавались отчаянию, сами об этом не догадываясь. Все это передает картина, на которой Сан Шигонанда изумительным образом выстроил их неровными шеренгами и озарил мирным голубым светом дня красивые, отчаявшиеся лица.

С недолюдьми художник сотворил настоящие чудеса.

Саму Джоан омывает свет. Ее светло-каштановые волосы и карие собачьи глаза излучают мягкость и нежность. Сану Шигонанде даже удалось продемонстрировать, что у нее совсем новое, сильное тело, что она девственна и готова умереть, что она всего лишь девочка – но совершенно лишена страха. Осанка любви видна в ее ногах: она стоит легко. Любовь видна в ее ладонях: они обращены к судьям. Любовь видна в ее улыбке: она лишена сомнений.

А судьи!

С ними художник тоже справился. Лорд Фемтиосекс, вновь спокойный, его узкие, четкие губы выражают вечный гнев на вселенную, которая стала ему мала. Лорд Лимаоно, мудрый, дважды рожденный, медлительный, но настороженный, словно змея, за сонными глазами и ленивой улыбкой. Госпожа Арабелла Андервуд, самая высокая из присутствующих истинных людей, с ее севстралийской гордостью и заносчивостью колоссального богатства, а также капризной нежностью колоссального богатства, проявляющихся в том, как она сидит, оценивая своих соратников судей, а не пленников. Госпожа Гороке, наконец потрясенная, хмурится прихотям судьбы, которых не понимает. Художник передал все это.

И есть настоящие видеозаписи, если вы готовы посетить музей. Реальность не столь драматична, как знаменитая картина, но обладает собственной ценностью. Голос Джоан, скончавшейся много веков назад, по-прежнему звучит странным образом трогательно. Это голос собаки-из-которой-сделали-человека – но также голос великой госпожи. Должно быть, ее научил этому образ госпожи Панк Ашаш, а также то, что она узнала от Элейн и Охотника в вестибюле над Желто-коричневым коридором Энглока.

Слова суда тоже дошли до нас. Многие из них стали знаменитыми во всех мирах.

На допросе Джоан сказала: «Но долг жизни заключается в том, чтобы найти нечто большее, чем жизнь, и отдать себя за эту высшую добродетель».

Приговор она прокомментировала так: «Вам принадлежит мое тело, но не моя любовь. Моя любовь принадлежит только мне – и я буду неистово любить вас, пока вы меня убиваете».

Когда солдаты убили Моего-милого-Чарли и тщетно пытались отрубить голову женщины-змеи, пока один из них не додумался заморозить ее до кристаллического состояния, Джоан произнесла: «Неужели мы чужие вам, мы, животные с Земли, которых вы принесли к звездам? Мы делили с вами одно солнце, одно небо, одни океаны. Мы все – с Родины человечества. Откуда вам знать, что мы не сравнялись бы с вами, если бы мы все остались дома? Моим народом были собаки. Они любили вас прежде, чем вы сделали из моей матери существо в форме женщины. Не следует ли мне по-прежнему любить вас? Чудо не в том, что вы сделали из нас людей. Чудо в том, что нам понадобилось столько времени, чтобы это понять. Теперь мы люди, как и вы. Вы раскаетесь в том, как поступите со мной, но помните, что я буду любить и вашу печаль, потому что из нее произрастут великие и хорошие вещи».

«Что такое чудо?» – коварно спросил лорд Лимаоно.

И ее ответ был: «Есть земное знание, которого вы еще не обрели вновь. Есть имя безымянного. Есть тайны, скрытые от вас во времени. Сейчас они известны лишь мертвым и нерожденным; я принадлежу и к тем и к другим».

Мы знаем эту сцену – но никогда ее не поймем.

Мы знаем, что думали лорды Фемтиосекс и Лимаоно о своих поступках. Они поддерживали установившийся порядок и записывали эти деяния. Умы людей могут существовать вместе только при условии передачи основных идей. До сих пор никто не нашел способа напрямую записывать телепатию. Можно получить куски, и обрывки, и страшную неразбериху – но ни одной удовлетворительной записи того, что один из великих отправлял другому. Два лорда пытались задокументировать все детали случившегося, чтобы научить беззаботных людей не играть с жизнями недолюдей. Они даже пытались объяснить недолюдям правила и схемы, посредством которых те из животных превратились в старших слуг человека. С учетом шокирующих событий последних часов один глава Инструментария вряд ли справился бы с подобной задачей по отношению к другому; с широкой публикой это было почти невыполнимо. Исход из Желто-коричневого коридора стал полной неожиданностью, хотя госпожа Гороке и застала С’джоан врасплох; мятеж полицейских роботов создал проблемы, которые будут обсуждать по всей галактике. Более того, девочка-собака излагала мысли, имевшие некоторую словесную силу. Если оставить их в форме простых слов без подобающего контекста, они могли повлиять на безрассудные или впечатлительные умы. Плохая идея может распространиться, подобно мутировавшей бактерии. Если она представляет хоть какой-то интерес, то может, перескакивая из ума в ум, охватить полвселенной, прежде чем ее удастся обуздать. Взгляните на разрушительные фантазии и глупые моды, досаждавшие человечеству даже в эпохи высочайшей упорядоченности. Сейчас мы знаем, что разнообразие, гибкость, опасность и щепотка ненависти заставляют любовь и жизнь расцвести, как никогда прежде; мы знаем, что лучше жить с трудностями тринадцати тысяч старых языков, возрожденных из мертвого, древнего прошлого, чем с ледяным, безнадежным совершенством Старого общего языка. Мы знаем много вещей, которых не знали лорды Фемтиосекс и Лимаоно, и прежде чем счесть их глупыми или жестокими, следует вспомнить, что прошли века, прежде чем человечество наконец-то решило проблему недолюдей и определилось с тем, что такое «жизнь» в рамках человеческого общества.

Наконец, у нас есть свидетельства самих лордов. Оба дожили до очень преклонного возраста и к концу жизни испытывали тревогу и раздражение оттого, что эпизод с С’джоан затмил все плохое, не случившееся за время их долгой карьеры – все то, чего им удалось избежать, чтобы защитить планету Фомальгаут III, – и переживали, что их изображают небрежными, жестокими людьми, когда в действительности они такими не были. Если бы они узнали, что история Джоан на Фомальгауте III станет тем, чем является сейчас – одной из величайших романтических историй человечества, наряду с историей К’мелл и госпожи, которая правила «Душой», – они бы ощутили не только разочарование, но и оправданный гнев на непостоянство человечества. Их роли ясны, поскольку они их такими сделали. Лорд Фемтиосекс берет на себя ответственность за идею огня; лорд Лимаоно соглашается, что поддержал это решение. Оба лорда много лет спустя пересмотрели запись сцены и сошлись во мнении, что некие слова или мысли госпожи Арабеллы Андервуд…