Книга Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин

Почему-то не хочется заглядывать в будущее.

Раньше хотелось, а теперь вдруг перестало хотеться. И фантастика — литература моей жизни — перестала приносить прежнее удовольствие. Хочется вспоминать. Восстановить прошлое чувственно — запахи библиотечных книг, прочитанных в детстве, вкус арбуза, тайно унесенного с чужой бахчи, и горьковатой кожицы побегов клена в лесополосе, муравьиного спирта, капельками повисшего на длинной луговой травине.

Наверное, это старость.

Дни рождения перестали быть праздниками, они больше похожи на вехи, которыми обозначен путь на погост. Похоже, что невероятный циник, назвавший жизнь затяжным прыжком из материнского чрева в могилу, был прав. И бесполезно дергать вытяжное кольцо, предопределено, что однажды парашют не раскроется.

Время пришло, и в начале начал — я закричал.

Годы прошли. Виден вечный причал — я замолчал.

Меж двумя датами кратким тире — горькая милость, —

словно в случайной нелепой игре жизнь получилась.

Сайгак, которого гонят браконьеры по калмыцкой степи, резонно полагает, что его могут выручить только крепкие быстрые ноги, потому и бежит вперед. Пойманная рыба будет биться о наждачный песок отмели, пока не доберется до воды. А человек цепляется за Веру — а вдруг? Вдруг все не всерьез и смерть лишь барьер, который отделяет невидимое завтра от надоевшего вчера и усталого сегодня.

Смешно.

Приходит время, когда начинаешь осознавать, что спешить не стоило. Куда мы торопились?

Пора остановиться. Остановиться и оглядеться. Увидеть росу на траве, услышать, как лезут из земли грибы, похожие на инопланетные корабли, услышать, как поскрипывает на поворотах вокруг Солнца сама Земля, выпить свое вино из одуванчиков и речной прохлады, поднять голову и увидеть в черной пустоте яркие разноцветные звезды.

Спешить больше некуда.

Некуда спешить.

Если загробной жизни нет — торопиться не надо. Если она существует, спешить тем более не стоит. Иди медленно, чтобы запомнить и унести с собой улыбку женщины, счастливый плач родившегося ребенка, ласку любимой, азарт канатоходца, впервые шагнувшего на покачивающийся в небе трос, горделивую шею лошади, пасущейся у ночной реки, спелость земляники, прячущейся в луговой траве, ночные шорохи и радугу. Собирай все, что составляло твою жизнь в этом мире, оно останется воспоминанием в темном будущем, куда ты неотвратимо идешь.

Слушай, смотри и запоминай — земные радости не даются дважды. Слушай, смотри и запоминай — мир живет только для тебя и ради тебя, он навсегда исчезнет с твоей смертью.

Во всем есть свой тайный смысл — есть он в ноздреватом камне на обочине дороги, в медных пятаках карасей, лениво сверкающих в темной воде, в сладких колосках луговой травы, в пустоте выцветших от жары небес, в рябиновой ветке, оранжево горящей на декабрьском снегу. Есть свой смысл в ночном костре у реки и в лунной дорожке, что бежит по успокоившейся воде, в лукавых улыбках встреченных тобой женщин, в ночных спорах на кухне и прочитанных книгах, в выпитой с друзьями водке, в твоих выросших детях, которые тоже уже куда-то спешат.

Впереди всех ждет неизбежное. Свернуть невозможно, и ты это прекрасно знаешь.

Будь прохожим на этой Земле. Собственно, еще Христос говорил: «Будьте прохожими».

А это значит, что надо остановиться и хотя бы ненадолго вернуться назад.

Говорят, Велемир Хлебников, прожив день, бросал в мешок камень. Если день был удачливым и счастливым, в мешок падал белый камешек; день оказывался неудачным и пасмурным — место в мешке занимал черный камень. Хлебников хотел в конце жизни посчитать камни и узнать — счастливо ли он прожил свою жизнь или нет. Постоянно он терял этот мешок и заводил новый. Не так ли поступает каждый из нас?

И все-таки…

Хочется заглянуть в мешок своей памяти и посчитать хранящиеся в нем камни.

А смерть… Что смерть? Пока ты есть, она для тебя ничего не значит, когда она наконец приходит за тобой, тебя уже нет. Остается лишь короткий твой след на длинной дороге. Но виден он будет недолго — ветер времени заметает пылью лет абсолютно все следы.

Первые дни после смерти отца, приезжая к матери, я постоянно сталкивался с присутствием его в доме. Неразгаданный до конца кроссворд, недокуренная пачка сигарет, оставшаяся не отремонтированной магнитола…

Тапочки отца, сломанный карандаш, уложенные в шифоньер сорочки, кожаная куртка, которая так и осталась висеть на вешалке, любимая ложка отца — все напоминало о нем, заставляя забыть о могиле, медленно зарастающей неистребимой кладбищенской травой. Казалось, что отец просто вышел из дома за свежими газетами. Лишь докурив сигареты из начатой отцом пачки, я понимал, что он ушел навсегда.

Юность рождает ощущение бессмертия. Это время, когда ты не задумываешься о том, что ждет тебя в конце пути. Потом возникает понимание того, что тебе вручен билет в один конец.

Если посмотреть из гавани, которую однажды покидаешь, обязательно увидишь гавань, в которой тебя ждет Бог.

Мир начинается с крика и заканчивается стоном.

Виктор Астафьев в посмертной записке написал, что он пришел в мир добрый, с чистой душой, усталый и разочарованный покидает его. Ему, оказалось, нечего сказать миру. Да и нуждались ли окружающие в каких-то словах усталого и бессильного старика, всю жизнь писавшего книги, боровшегося против поворота сибирских рек на юг, против засоления озера Байкал и написавшего горькие книги жизни «Последний поклон» и «Царь-рыба»?

Да черт с ними, с реками! Умирает великая культура. Вымирает народ. Медленно гибнет страна.

Что при этом смерть одного человека?

Умер А. Вознесенский, а стихи как писались до него, так будут писаться и дальше. Их продолжали писать после великого Пушкина, их писали после Лермонтова, после Есенина и Маяковского. Книги будут писать после нас — посредственных литераторов, замахнувшихся по глупости своей на вечность, испивших из тайной чаши, в которую налит напиток богов — коктейль из умения мыслить, умения излагать свои мысли с бедной щепотью таланта или без оного. Нет никакой разницы между смертью бомжа и академика, в жизни она, эта разница, была, а в смерти ее не стало. Смерть уравнивает всех, какие памятники ни ставь на могилах — память нужна только живым и никак не мертвым.

Может, братья Стругацкие, завещавшие развеять свой прах над лично им памятными местами, были правы — нет ничего более относительно вечного, чем парк, в котором ты любил гулять и где мечтательно смотрел на водную гладь пруда. Таким образом, хоть немного приобщаешься к вечности.

Смерть существует для живых, мертвых она не застает дома.