Книга Лавкрафт - Глеб Елисеев

У Лавкрафта любой человек случайно заброшен в окружающую реальность, и надеяться на помощь и поддержку ему неоткуда. Осознание полной безотрадности внешнего мира способно свести с ума, и поэтому редкие похвалы фантаста в адрес религии базируются на ее терапевтическом эффекте, маскирующем от большинства людей жестокую правду о мире. Поэтому в таком противоречии с его истинными идеями находятся воззрения и построения «посмертного соавтора» О. Дерлета, многими, по недознанию, воспринимающиеся как лавкрафтианские.

Вселенная, представленная как арена борьбы между Добром и Злом, выглядела в глазах Лавкрафта слишком банальной. И потому — неправдоподобной. Надежда на помощь со стороны потусторонних сил в существующей реальности казалась фантасту откровенно невероятной. Воспринимая Вселенную как холодное, лишенное смысла и безотрадное место, он был отдаленным предтечей атеистического экзистенциализма. В мире тьмы и абсурда мужественный человек живет, не надеясь ни на что, бросая совершенно донкихотский вызов царству беспредельной бессмысленности.

За чудовищами «Йог-Сототии», порождениями яркой и несерьезной литературной игры, за их невнятными явлениями в наш мир скрывалось четкое отношение Лавкрафта к окружающему — как к месту, где в любой момент возможны жестокие и необъяснимые случайности, возникающие в результате действия сил, которые невозможно ни предвидеть, ни предотвратить.

Реальность мастера из Провиденса лишена этической подоплеки, рисуемые им миры воистину находятся «по ту сторону добра и зла», поскольку эти понятия имеют смысл только для рода людского. Аавкрафтианский взгляд на окружающее оказался внятен не его современникам, а человеку второй половины XX в., после очередной всемирной бойни окончательно ощутившему себя игрушкой иррациональных сил, никак не зависящих от его доброй или злой воли.

Возможно, Лавкрафт смог бы одолеть «дух времени», дождаться перемены исторического ветра, если бы прожил хотя бы столько, сколько его современник Дж. P.P. Толкин. В 40-х и 50-х гг. XX в. книги фантаста вызывали лишь сдержанный интерес, по поводу их еще продолжали проезжаться критики-снобы. Но уже в 60-х, после торжества экзистенциализма, с его апологией абсурда и бессмысленности существования, после кризиса веры в науку, повлиявшего и на эволюцию фантастики в целом, после резкого взлета интереса к иррациональному и потустороннему, популярность рассказов Лавкрафта пошла вверх. И кто знает, не стал бы он в это время, неожиданно для самого себя, «культовым писателем», а то и духовным лидером, учителем и гуру, вроде Кришнамурти, Рам Даса или Тимоти Лири. Мировая культурная история знавала и не такие выверты. Вспомним хотя бы судьбу Сведенборга…

Лавкрафт выглядит человеком, который вроде бы пришел слишком рано, и его эпоха должна была наступить на десятки лет позже. Однако именно он и оказался человеком, чье творчество создавало дух времени, человеком, без которого интеллектуальная и духовная революция 60-х выглядела бы по-иному. Он не победил дух своего времени, но сделал все, чтобы новые времена, наступившие на излете 50-х и духовно продолжающиеся по сей день, оказались более благоприятными к «описателям неописуемого» и создателям нечеловеческих Вселенных.

Нервные расстройства раннего детства, а самое главное — большой нервный срыв 1908 г. повлияли на уверенность Лавкрафта в себе, привели к тому, что он всю жизнь сомневался в собственных силах и пытался имитировать якобы более талантливых писателей. Конечно, и романтически-возвышенные ранние тексты фантаста поражают, но в них видна стилистическая зависимость от Э. По и лорда Дансени. Его естественным путем в литературе был псевдореализм — четкая, бравирующая конкретными деталями и датами имитация документального отчета о немыслимых и невозможных событиях. Нащупав эту литературную тропу в конце 20-х гг., с годами он отточил ее до виртуозного совершенства, заставляя читателей безусловно верить рассказам непреклонного свидетеля, «показаниям Говарда Лавкрафта».

Псевдореализм одновременно оказывался и клеткой для хаоса из подсознания писателя. Хотя и не слишком прочной.

Рационалист и упрямый материалист, он всю жизнь убегал от слишком неконтролируемого полета воображения, чреватого безумием, намеки на которое являлись ему в снах. При всех попытках Лавкрафта выработать некую технологию для написания фантастических и «ужасных» историй, сам он ей до конца не следовал. В его текстах кошмарные образы, захватившие воображение фантаста, часто ведут его за собой, а попытка рационализации происходящего только портит результат.

Неожиданная смерть прервала новый этап возможной эволюции Лавкрафта. Его рассказ «В стенах Эрикса» выглядит откровенной стилизацией под «жесткую» НФ 30-х гг., и эта стилизация вполне удалась. Другое дело, что стать автором «кэмпбелловской школы» Лавкрафт не смог бы по определению. Принципы построения литературных вселенных, воплощения которых Д. Кэмпбелл требовал от своих подопечных, базировались на идее господства человека в Галактике. Лавкрафту такие претензии и амбиции вида «хомо сапиенс» всегда казались смешными, и фантастику, провозглашавшую в качестве неопровержимой истины веру в прогресс и неудержимую силу науки, он бы не стал писать ни при каких условиях.

Но переход ко внешней атрибутике якобы «твердой» научной фантастики ему бы удался. Ведь получился сходный переход к такой НФ у Э. Гамильтона, Г. Каттнера или Ф. Лейбера. Лавкрафт был не настолько уж стар, а годы работы «писателем-призраком» научили его легко воспринимать и быстро использовать любые антуражные элементы — от детективных до любовно-романтических.

А учитывая, что Лавкрафт становился настоящим авторитетом для все большего количества начинающих талантливых авторов, сыгравших немаловажную роль в фантастике США середины XX в., то необходимая прививка чисто литературных приемов к научно-фантастическим текстам состоялась бы гораздо раньше, а не опять-таки — в 60-х.

Писатель Лавкрафт на много голов выше Лавкрафта-философа, скорее заслуживающего имени Лавкрафта-резонера. Созданный им художественный мир завораживает миллионы читателей, тогда как его «размышления» интересны исключительно дотошным биографам. Медиум грядущего, он лучше прочувствовал ужасы надвигающегося завтра, чем смог бы их когда-нибудь проанализировать.

Даже в рамках убогого материализма, приверженцем которого он объявлял себя всю сознательную жизнь, Лавкрафт следовал за сложившимися интеллектуальными модами, не пытаясь создать собственную теорию. Все, что он писал на мировоззренческие темы в публицистических статьях и письмах, выглядит вторично, тоскливо и убедительно только для таких же твердолобых ультраскептиков. В конец концов, даже близкие друзья с иронией относились к его воззрениям. При этом у Лавкрафта хватало самоослепления критиковать взгляды Ч.Х. Форта, единственного по-настоящему оригинального американского мыслителя того времени. (Впрочем, творческое воображение и саркастичный стиль Форта он скорее одобрял, хотя и предлагал воспринимать его «Книгу проклятых» и ее продолжения только как фантастику.)

Любой писатель отрицает существующую реальность. Иначе у него не возникало бы потребности создавать собственную — альтернативную. И в своих произведениях Лавкрафт выстроил ту реальность, в которую мог поверить, — равнодушную Вселенную, полную больших и малых чудовищ. Единственное, на что в ней может надеяться человек, — это сохранить немного смелости и чувства собственного достоинства перед неизбежной гибелью. И образы этой чудовищной реальности оказываются все ближе и ближе современному человеку. С годами книги Лавкрафта вызывают все более мощный отклик в душе жителей того ада, в который постепенно превращается планета Земля.