Книга Лавкрафт - Глеб Елисеев

Не меньшее раздражение вызывала тема «равнодушной и непознаваемой Вселенной», которую Лавкрафт, с его принципиально атеистическими воззрениями конца 10-х — начала 20-х гг., упорно проповедовал на страницах рассказов. В это время наука еще оставалась фетишем для общества, а представление о том, что она способна решить любые проблемы человечества, было не только сильно, но и вполне соответствовало духу технологического прорыва, когда благодаря научным достижениям радикально менялся быт людей. В американской фантастике культ всемогущей науки продержался очень долго, и его вершиной, настоящей суперапологией стала первая часть трилогии «Основание» А. Азимова, изданная в 1942 г. Понадобился шок времен атомной бомбы и «холодной войны», чтобы лавкрафтианский взгляд на науки как на партизанские вылазки в огромное неизвестное, способные принести неисчислимые беды, хоть сколько-нибудь укрепился в общественном сознании.

Лавкрафт постоянно подчеркивал, что сама античеловечность Вселенной, ее чуждость человеку несет в себе угрозу безумия для исследователя, а то и зародыш гибели для всех обитателей Земли («Зов Ктулху», «Ужас в Данвиче», «Хребты Безумия», «Шепчущий в ночи» и ряд других произведений.) Причем его скепсис в отношении возможности человека справиться с ужасами, таящимися за видимым фасадом Вселенной, был настолько велик, что рассказы, где герои побеждают потусторонние существа не случайно, а благодаря своим усилиям, выглядят надуманными и фальшивыми («Ужас в Данвиче», «История Чарльза Декстера Варда».) Столь же искусственным выглядит и псевдооптимистический финал «Тени над Инсмутом», где герой подчиняется року и готов покорно превратиться в нечеловеческое существо.

Лавкрафтианская концепция Вселенной сводится к представлению о ней как о месте, в котором торжествует случай и нет никакой логики. Возникновение Земли и человека — абсолютная случайность, и поэтому они могут быть в любой момент уничтожены. Произвольно и непредсказуемо. Великие Древние, боги такой Вселенной, все эти Ктулху, Йог-Сототы и Шуб-Ниггураты — не более чем разумные существа, неизмеримо более сильные, чем человек, но также лишь песчинки перед лицом непознаваемой Вселенной. Они не хозяева ее, а только квартиранты. Даже Азатот, «бесформенный Хаос», «султан демонов», вынужден приноравливаться к жизни в ней. При этом во Вселенной нет законов, а торжествует полнейший произвол, «правила игры» могут поменяться в любой момент, и сама физика существующей реальности способна трансформироваться в течение кратчайшего времени.

В конце 20-х гг. XX в. Лавкрафт изобрел четыре возможных приема объяснения литературной ситуации «встреча с потусторонним злом в подобной Вселенной»: зло может оказаться природным и неразумным явлением, проникновением к нам биосферы враждебных областей реальности (как в «Извне»); зло возникает в результате человеческой деятельности (научных экспериментов (как в «Герберте Уэсте») или как итог длительного вырождения («Затаившийся страх»); зло вызвано действиями инопланетных сил. Еще в одном случае его порождают необъяснимые существа, в наибольшей степени близкие в лавкрафтианской Вселенной к сущности обычных языческих богов. (Последний вариант был крайне редким и в наименьшей степени устраивал скептика и агностика Лавкрафта.)

Зло как концентрированное проявление чуждости Вселенной всему человеческому воспринималось фантастом в качестве основы бытия. Добро же было лишь случайностью, причудой людей, не соглашающихся с правилами игры, в которую их изначально не приняли. (И вряд ли может быть по-иному в мире, принципиально лишенном Бога. Любой атеист живет в царстве торжествующего зла.)

Есть две уже упоминавшиеся цитаты, очень точно описывающие отношение Лавкрафта к жизни и реальности. Первая, из рассказа «Факты, касающиеся покойного Артура Джермина и его семьи»: «Жизнь отвратительна и ужасна сама по себе, и тем не менее на фоне наших скромных познаний о ней проступают порой такие дьявольские оттенки истины, что она кажется после этого отвратительней и ужасней во сто крат»[430]. Вторая, из «Зова Ктулху»: «Мы живем на тихом островке невежества посреди темного моря бесконечности, и нам вовсе не следует плавать на далекие расстояния»[431].

И в то же время подобная Вселенная завораживала Лавкрафта. Психологически для него была характерна какая-то неопределенная, никак не формулируемая религиозность. Иначе бы он ни в коем случае не написал бы в рассказе «Серебряный ключ», говоря о воззрениях своего альтер эго, поэта Рэндольфа Картера, следующие строки: «Безбожники оказались еще хуже верующих. Если те вызывали у Картера жалость, то отрицатели религии внушали ему подлинное отвращение».

Видимо, к концу жизни он в большей степени разделял воззрения и чувства своего друга Р. Говарда, о которых тот так ярко написал в одном из писем: «Иногда мне кажется, что все вокруг — порождение какой-то чудовищной шутки, и достижения человека, и его знания, приобретаемые им постепенно, ценой невероятных усилий на протяжении веков, — это всего лишь колеблющаяся дымка над песками Времени, песками, которые однажды поглотят меня. Значит ли это, что мой облик изменится, что нынешняя форма уступит место более легкой и прекрасной, или все сведется к тому, что пыль смешается с пылью? Я не могу дать ответа на это вопрос». Однако он всегда верил в то, что если даже высшие силы и существуют, то им нет дела ни до человечества, ни тем более до конкретного его представителя — Говарда Филлипса Лавкрафта.

В текстах фантаста псевдонаучные объяснения в итоге оказывались вдребезги расколочены воздействием демонических сил, оказывающихся манифестацией непознаваемой и беззаконной Вселенной, перед которой любая наука бессильна. А ученые, надеющиеся на ее познание, неизбежно попадали в дурацкую ситуацию, когда из-под покрова вроде бы научной картины реальности начинали выползать чудовищные сущности, коим здесь принципиально не место. Поэтому не зря известный фантаст и редактор «Эстаундинг Сториз» времен «золотого века» американской НФ Д. Кэмпбелл с неприязнью относился к текстам Лавкрафта. Он хорошо понимал, насколько лавкрафтианский взгляд на реальность противоречит главной линии журнала — публикации научно-фантастических текстов, опирающихся на идеи Вселенной, живущей по строгим, неизменным и научно познаваемым законам. А у фантаста из Провиденса познание вело лишь к пониманию того, что в мире торжествуют зло, абсурд и хаос.

Если Лавкрафт и пытался в своих текстах уловить «дух времени», то у него это не получалось по внутренним, душевным причинам. Он был принципиально чужд современному ему миру, а свой взгляд на реальность ухитрялся вносить даже в те тексты, которые был вынужден обрабатывать в качестве «писателя-призрака». Проявление вселенского абсурда, которое кажется сверхъестественным злом обычному земному наблюдателю, возникает даже в таких его внешне чисто авантюрных и непритязательных текстах, как «Последний опыт» или «Крылатая смерть».