Книга Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году - Кристофер Кларк

в войну. Но все эти высказывания мы знаем в передаче Штрандмана. Выглядит вполне правдоподобно, что желание заручиться поддержкой России побудило присутствовавших в Белграде министров настаивать на невозможности принятия ультиматума. Однако, согласно другим свидетельствам, политики, которые должны были принять решение, были глубоко встревожены перспективой австрийского нападения и не видели альтернативы принятию австрийских требований[1430]. Еще жива была память об октябре 1913 года, когда Сазонов посоветовал Белграду отступить перед лицом австрийского ультиматума, касающегося Албании, питавшая сомнения относительно того, поддержат ли русские Сербию в нынешнем кризисе. Выяснить позицию Франции было сложно, потому что ключевые французские лидеры как раз в этот момент возвращались из России на борту линкора «Франция», а французский посланник Деско, который в течение некоторого времени выказывал признаки перенапряжения, заболел и был отозван в Париж, а его замена еще не прибыла.

На первом заседании кабинета министров, созванном Пачу вечером 23 июля, никакого решения принято не было, такой ситуация оставалась и на следующее утро, к возвращению Пашича, который, в свою очередь, постановил, что никакого решения не будет до тех пор, пока русские не заявят о своей позиции. Помимо консультаций со Штрандманом, о которых тот, конечно же, немедленно доложил в Санкт-Петербург, было отправлено два официальных запроса о разъяснении российской позиции. Пашич телеграфировал Спалайковичу, прося его выяснить точку зрения российского правительства. В тот же день принц-регент Александр отправил царю телеграмму, в которой говорилось, что Сербия «не может защитить себя» и что правительство Белграда готово принять любые пункты ультиматума, «которые посоветует Ваше Величество [т. е. русский царь Николай II]»[1431]. Итальянский историк Лучано Магрини из своих интервью с ключевыми сербскими политиками и другими свидетелями событий тех дней пришел к выводу, что правительство в Белграде фактически решило принять ультиматум и избежать войны. «Считалось, что от Сербии, в том состоянии, в котором она, как известно, находилась, трудно было ожидать иных действий, кроме как отступить перед столь ужасной угрозой»[1432]. Очевидно, что Пашич писал свой циркуляр сербским миссиям от 25 июля в настроении отрешенного смирения, заявляя, что Белград намерен сформулировать ответ, который будет «примирительным по всем пунктам» и предложит Вене «полное удовлетворение»[1433]. Это, несомненно, было большим шагом назад по сравнению с гораздо более жестким циркуляром Пачу, разосланным двумя днями ранее. Телеграмма Краканторпа, отправленная Грею сразу после полудня 25 июля, подтверждает, что в этот момент сербы даже были готовы согласиться с пресловутыми пунктами 5 и 6, требующими создания совместной комиссии по расследованию, «при условии, что должно быть подтверждено, что назначение такой комиссии соответствует обычаю международных отношений»[1434].

Возможно, заверения со стороны русских, которые начали поступать немного позже, вернули сербам боевой дух. 23 июля около 8:30 поступила телеграмма Спалайковича, отправленная вечером накануне, в которой сообщалось о его разговоре с Пуанкаре во время государственного визита. Французский президент спросил сербского посланника, есть ли новости из Белграда. Когда Спалайкович ответил, что ситуация очень плохая, Пуанкаре сказал: «Мы поможем вам ее улучшить»[1435]. Это звучало обнадеживающе, но не особенно конкретно. Около полуночи 24 июля в Белград поступила телеграмма, в которой сообщалось, что «смелое решение» неизбежно последует[1436].

Самыми важными из депеш Спалайковича были две телеграммы, отправленные в ночь с 24 на 25 июля, в которых подробно описывался разговор с Сазоновым незадолго до 19 часов 24 июля, когда министр иностранных дел России сообщил посланнику Сербии о результатах заседания Совета министров, состоявшегося в три часа дня. В первой телеграмме Спалайкович информировал, что министр иностранных дел России «с отвращением осудил австро-венгерский ультиматум», заявив, что ни одно государство не может принять такие требования не «совершив самоубийства». Сазонов заверил Спалайковича, что Сербия «неофициально может рассчитывать на поддержку России». Но он не уточнил, в какой форме будет оказана эта помощь, потому что это были вопросы, которые требовали «решения царя и консультаций с Францией». Между тем Сербия должна избегать ненужных провокаций. Если страна подвергнется нападению, которое не сможет отразить, она должна в первую очередь отвести свои вооруженные силы на юго-восток, во внутренние районы[1437]. Целью было не смириться с австрийской оккупацией, а, скорее, сохранить вооруженные силы Сербии в готовности к мобилизации и последующим действиям. Во второй ночной телеграмме, отправленной 25 июля в 1:40 пополуночи, сообщалось, что Совет министров Российской империи решил предпринять «энергичные меры, включая мобилизацию», и собирался опубликовать «официальное коммюнике, в котором будет объявлено, что Россия берет Сербию под свою защиту»[1438].

В 8 вечера 25 июля Спалайкович отправил очередную депешу, в которой сообщил, что разговаривал с сербским военным атташе, который только что вернулся из императорской резиденции в Царском Селе. Атташе встречался с начальником российского Генерального штаба и рассказал Спалайковичу, что Военный совет продемонстрировал «полнейшую готовность к войне» и решил «пойти на все, чтобы защитить Сербию». Царь особенно удивил всех своей решимостью. Более того, было приказано, чтобы ровно в 18:00, крайний срок для сербского ответа, всем кадетам последних курсов во всех военных училищах России были присвоены офицерские звания, что было явным сигналом о неизбежной всеобщей мобилизации. «Во всех без исключения кругах царит полнейшая решимость и ликование из-за твердой позиции, занятой царем и его правительством»[1439]. В других донесениях сообщалось об уже принимаемых военных мерах, настроении «гордости и [готовности к] любым жертвам», которыми были охвачены правящие круги и общество, и волнении, которое вызвала новость из Лондона о том, что британский флот был приведен в состояние боевой готовности[1440].

Вероятно, именно эти новости из России развеяли фаталистические настроения в Белграде, вдохновив министров оставить попытки избежать войны, уступив требованиям ультиматума[1441]. Телеграмма Спалайковича от 24 июля, содержавшая туманные заверения Сазонова о поддержке, поступила в Белград в два приема, первая часть – в 4:17, вторая – в 10 часов утра 25 июля. Телеграмма, содержавшая намеки на русскую мобилизацию, пришла в тот же день, за полчаса до полудня, как раз вовремя, чтобы довести ее до сведения сербских министров до того, как они подготовили окончательный ответ на австрийский ультиматум[1442].

Несмотря на такое сплочение духа, кабинет предпринял огромные усилия, тщательно шлифуя свой ответ Вене, чтобы создать видимость максимально возможного согласия без ущерба для суверенитета Сербии. Пашич, Любомир Йованович и большинство министров, присутствовавших в тот момент в Белграде, в том числе министры внутренних дел, экономики и юстиции – Стоян Протич, Велизар Янкович и Марко Джуричич, приложили руку к многочисленной редактуре текста. Славко Груич, генеральный секретарь министерства иностранных дел Сербии, позже рассказал Луиджи Альбертини о лихорадочной деятельности, предшествовавшей появлению окончательной версии сербского ответа. За вторую половину дня субботы, 25 июля, было составлено бесчисленное количество черновиков, так как министры по очереди добавляли и вычеркивали различные отрывки. Даже окончательная версия была до такой степени испещрена правками, вставками и вычеркиваниями, что была практически нечитаемой.

Наконец, после четырех часов дня текст вроде бы был окончательно согласован и была сделана попытка его напечатать. Но дежурная машинистка была неопытной и очень нервной, а пишущая машинка отказывалась работать, в результате чего ответ пришлось писать вручную гектографическими чернилами, а копии желировать […] Последние полчаса были полны лихорадочной работы. В готовых копиях текст был кое-где исправлен пером. Одна целая фраза, помещенная в скобки, была полностью вымарана чернилами. В 5:45 вечера Груич передал текст в конверте Пашичу[1443].

Пашич надеялся, что Груич или кто-то другой из коллег передаст ответ барону Гизлю, но, когда никто не вызвался сделать этого, он сказал: «Хорошо, я сам отдам ему», спустился по лестнице и пошел на встречу с Гизлем, в то время как все министры и официальные лица поспешили на вокзал, чтобы успеть на поезд в Ниш, куда эвакуировалось сербское правительство, готовясь к приближающемуся конфликту.

Ответ сербов мог показаться запутанным, но это был шедевр дипломатической изворотливости. Барон Мусулин, составивший первый проект австрийского ультиматума, охарактеризовал его как «самый