Книга Записки беспогонника - Сергей Голицын

Мне случалось много ходить по окрестностям. Я видел, как с каждым днем все больше и больше прибывало на плацдарм войск. Там и сям располагались батареи пушек и расчеты минометов, ближе к передовой мелкокалиберные, подальше покрупнее. Каждая часть старалась разместиться по-хозяйски, строила теплые землянки. Лесу не хватало, а деревья возле обжившихся земляночных поселков рубить запрещали.

И тогда начальство стало смотреть сквозь пальцы, как солдаты многих частей начали разбирать у поляков не только сараи, но и жилые дома, сгоняя несколько семей в один дом. Случалось, крали у поляков скотину. Однажды обезумевшая женщина промчалась мимо нас с криком: «Крова, крова!» — Мы подумали, что кого-то убили и она кричит «кровь, кровь», оказалось, у нее из-под носа украли корову.

Мне пришлось набрести на единственный отчасти уцелевший среди нескольких хуторов дом. Его нетопленый подвал был битком набит поляками. Многие — старые и малые, мужчины, женщины, дети — лежали подряд на полу на перинах и под перинами в полной прострации, никто не хотел подняться, чтобы приготовить пишу или принести воды. Как они не были похожи на энергичных, несмотря на великие страдания, белорусов.

Да, готовилось наступление, которое все ждали с таким нетерпением. Сознавали это и немцы. Но теперь их самолеты-разведчики «рамы» не могли летать столь безнаказанно, как год назад, чуть поднимется, с разных сторон начинают лупить по нему зенитки, и он медленно заворачивает обратно, однако ни разу не пришлось мне увидеть, чтобы его сшибли.

Однажды я шел и услышал крики. По всему полю бегали бойцы и ловили бедного зайчонка, каким-то образом забежавшего между батарей. Человек сто участвовало в облаве, наконец поймали беднягу живьем.

Кажется, в тот раз я издали услышал резкий, дребезжащий звук. Кто-то крикнул: «Ложись!» Все поле и раньше было изрыто воронками, ходами сообщения. Спрятаться ничего не стоило. Резкий звук приближался, нарастал. Я юркнул в воронку. Вдруг раздался страшный взрыв — далеко ли, близко ли — не понял. Завизжали над головой осколки, потом все стихло. Я поднялся. Только что недавно выпавший снег прикрыл землю, и поле было белое-белое. А тут сразу на целом гектаре снег исчез. Сколько народу погибло? Люди поднимались, оглядывались… У одной батареи убило лошадь, привезшую походную кухню, у одной пушки разбило прицельный прибор. И только. А все люди на столь обширной площади остались целы.

Такой снаряд называли у нас «Ванюшей». Говорили, что это большой, медленно летящий ящик, при падении из него разлетаются несколько десятков бомбочек, каждая из которых разрывается на части. Поражается большая площадь, а люди успевают спрятаться. Словом, типично немецкое изобретение, вроде соломенных сапог. Не чета нашей прославленной «Катюше».

В нашей роте произошло ЧП. Было у нас отделение минеров, не подчиняющееся ни одному из командиров взводов. Еще год назад несколько бойцов прошли специальный курс обучения, и теперь перед началом работ они всегда осматривали площадку, проверяли, щупали местность и, в общем, находились на привилегированном положении. Их командиром был энергичный, пожилой и бывалый сержант, большой бабник, Клюшников. В самих работах он не принимал участия и под разными предлогами уводил куда-то свою команду.

Однажды мы услышали невдалеке страшный взрыв. Мы не удивились. Разрывы артиллерийских снарядов были нередки, то и дело поднималась пулеметная трескотня. И к выстрелам люди привыкли. А тут приковылял один из бойцов Клюшникова, весь закопченный, с обгорелыми бровями и шинелью. Мы побежали и тут же в лощине увидели дымящуюся яму, почувствовали едкий запах хлора. Клюшникова не было, два наших бойца охали в кустах. Они рассказали, что их командир нашел мину неизвестного образца, стал ее разбирать. Вдруг вспыхнул ослепительный свет, раздался страшный взрыв, и Клюшников исчез. Его разорвало на мелкие куски, тот боец, кто стоял ближе, весь закоптился взрывом, но уцелел, а те двое, какие находились подальше, были ранены несколькими осколками.

С питанием становилось все хуже. У полков ничего достать было невозможно. Еще выручали наши коровы, которых поместили в центре нашего земляночного поселка и стерегли ежесуточно. Американская свиная тушенка и «рузвельтовы» яйца все опротивели. Самогонный аппарат давно стоял на приколе.

Пылаев организовал поездку Зимодры в тыл на подводе за продуктами. Каждый из командиров дал какое-то количество денег, которые поляки, жившие в тылу, принимали охотно.

Через три дня Зимодра вернулся. Он рассказал, что в городе Оструве Мазовецком только что произошли взрывы мин замедленного действия: разрушено несколько лучших зданий города, среди мирного населения много жертв. Он привез сала, мяса, польского самогона-бимбера, и мы устроили пир.

Среди зимы привезли к нам кино. Никогда не забуду ту кинокартину, американскую, под названием «Ураган», озвученную нами. Наяву высокие сосны, ночь, снег, вдали погромыхивает, между двумя соснами протянута белая простыня экрана. Мы стоим, поеживаясь от холода, а на экране пальмы, океан и полуголые дикарки целуются взасос, обнимаются ногами и руками, прижимаются всем телом к обалдевшим от сладострастия американским солдатам. Среди зрителей слышались стоны зависти. Возвращаясь, Пылаев сказал: «Самая прелесть фильма, что тут нет ни одного танка». — Время от времени нам показывали фильмы, но все наши и непременно с танками, которые и воочию нам опостылели.

Приближался Новый год. Пылаев уехал встречать его в штаб ВСО. Собрались четверо: Ледуховский, Пугачев, Эйранов и я. Ледуховский был не в духе, обиделся, что его не позвали в штаб, Пугачев откровенно зевал, Виктор, очевидно, спешил к своей Даше. Кроме холодной свиной тушенки, был хлеб, чай и по 100 граммов спирта. В 12 ночи Ледуховский встал, пробормотал несколько безразличных слов. Мы чокнулись кружками, выпили, сели. Разговор не клеился, и все разошлись. Я возвращался в свою землянку грустный, вспоминая таких неимоверно далеких сыновей, жену, мать.

Вскоре после Нового года Пылаева вызвали в штаб ВСО. Он вернулся оттуда ночью, сразу потребовал командиров взводов, парторга, старшину. При тусклом свете лампы, сделанной из расплющенной на конце гильзы от 76-миллиметрового снаряда, он разложил на столе карту-километровку, на которой красным карандашом была проведена линия переднего края немецкой обороны.

Пылаев под страшным секретом нам сказал, что на днях сразу несколько фронтов двинутся в невиданное в истории наступление. О дне и часе наступления знает только великий Сталин. Задача нашей роты… Пылаев показал на карте наш маршрут и ткнул пальцем в город Пшасныш, находившийся в сорока километрах в глубине немецкой обороны. Пока для нас это был конечный пункт. Но и сорок километров нам казалось очень много. Мы считали: враг, сознавая, что война приближается к его границам, будет сопротивляться все ожесточеннее, и конец войны нам мерещился еще неведомо далеко.

Посреди этого сорокакилометрового пути текла река Ожиц, приток Нарева, на реке находился мост, который немцы то ли успеют взорвать, то ли не успеют. Пылаев говорил, нужно учитывать первый вариант. Задача нашей роты в елико поспешные сроки построить там новый мост. По данным авиаразведки, ширина Ожица 20–25 метров, какова глубина — неизвестно, предполагается два метра. Будем заготовлять материал с запасом на длину 30 метров, на глубину 2,5 метра, заготовлять заранее и полный комплект — сваи, прогоны, насадки, настил, даже перила. Прибудут семь «студебеккеров», на них все это погрузить в определенном порядке и ждать сигнала, будет сигнал — самим погрузиться и ехать строить мост. Атакой длины мостов мы еще никогда не строили.