Книга Записки беспогонника - Сергей Голицын

Польша тогда разделялась на воеводства-области, поветы-уезды, гмины-волости. Во главе гмин стоял войт, во главе села с окружающими хуторами староста-солтыс.

Сперва шло очень хорошо. Войт — толстый, усатый поляк — при мне разослал солтысам распоряжения — сколько и кто должен мобилизовать населения. И первые два-три дня поляков, и старых и молодых, явилось несколько сот. Мы четверо бегали, разбивая траншеи, отмеряя каждому урок — по 5 метров траншей. А потом поляки поняли, что русских можно обманывать с такой же легкостью, как и немцев, и с каждым днем народу являлось все меньше и меньше. К тому же пошла полоса беспрерывных осенних дождей. Несколько раз я ходил жаловаться и к майору-коменданту, и к войту, а народу являлось все меньше. Среди копавших была одна полька, одетая в хорошее плюшевое пальто. Ее муж служил при немцах каким-то начальником и бежал. Все поляки со злорадством смотрели, как она копает, как гибнет ее пальто.

Медсестры и врачи госпиталя устраивали для раненых концерты самодеятельности. Иногда показывали кино. Я несколько раз ходил, видел, например, документальный фильм — как пленных немцев ведут через Москву, и другой фильм «Борьба за Украину». Там были трофейные, захваченные у немцев кадры с Гитлером и Герингом. Текст, который произносил наш диктор, совершенно переиначивал агитацию, преподанную немцами. Однажды я присутствовал на многолюдном польском митинге. Выступали представители ППР, то есть рабочей партии, то есть коммунистов. Их зажигательных речей я не понял, но заметил, что поляки хмурились и крутили усами. А потом завели патефон, поставили пластинку — старый польский гимн «Еще польска не сгинела». И тут слушатели зашевелились, некоторые, в том числе старый ксендз, вынули платки, начали плакать.

По вечерам к моему хозяину собирались соседи; покуривая трубочки, старики расспрашивали меня. Наверное, майору Сопронюку очень бы понравилась моя правоверная агитация за колхозы, чего больше всего поляки боялись.

Жили мы все вчетвером вместе, хозяйка нам варила из казенного пайка и добавляла свою картошку. Спали мы в теплой кухне на полу, а хозяева отправлялись в нетопленые первые две комнаты. Там стояли две невиданной ширины кровати, на которых хозяева спали все подряд на широких перинах и укрывались столь же широкими перинами.

Морозы сковали землю. Поляки совершенно перестали ходить на работы. Я бегал к войту и к коменданту, возмущался, настаивал. Но все от меня отмахивались. Началась деятельная подготовка к новому наступлению, строительство оборонительных рубежей никого не интересовало. Меня отозвали, и я, бросив недоконченные траншеи, вернулся в свою роту и вступил в командование взводом.

К этому времени вернулся из Ленинграда Пылаев вместе со своим холуем Зимодрой. Мы и раньше слышали всякие ужасы о ленинградской блокаде, но как-то не очень им верили. А тут Пылаев обрисовал перед нами картину такой трагедии сотен тысяч людей, с такими подробностями рассказывал, как они гибли, что поневоле голова моя клонилась. Да, неизмеримо долготерпение многострадального народа русского.

Пугачев, дождавшись Пылаева, развернул передним свой план реорганизации роты: дать во 2-й взвод всех плотников, остальные два взвода должны быть на вспомогательных работах. Ко мне в 1-й взвод вместо Харламова был назначен помкомвзводом Ярошенко. А бедный Виктор Эйранов расстался со всеми своими плотниками и стал командовать 3-м взводом.

Харламовым я давно тяготился, уж очень он был жаден и все ссорился с командирами отделений, особенно с Самородовым и Монаковым. И потому я расстался с ним без сожаления, хотя знал, что работник он сильный и дисциплину с помощью угроз и нарядов держит крепко. Уходя во 2-й взвод, Харламов потребовал, чтобы с ним перевели и нашу комолую корову, и, главное, коней — Коршуна и Соловья, да еще с возчиком, дважды орденоносцем Недюжиным.

Нет, не отдам! Я буквально вцепился во взводных животных и в возчика. Харламов любил обоих коней, но я их любил еще больше, возвращаясь в роту после отлучки, старался увидеть их как можно скорее, оглядывал, протягивал им хлеб.

И они любили меня, тянулись губами к моему плечу. А корова — это же дополнительное питание, когда одно казенное довольствие и почти ничего нельзя достать на стороне. А возчика, дважды орденоносца нет во всем ВСО. Да это же марка! И Пылаев мне уступил.

Словом, ушел Харламов из взвода злой, захватив громадный тюк трофеев да свою ППЖ Марию.

Слабость нового помкомвзвода Ярошенко я почувствовал с первого дня. Во 2-м взводе он управлялся, уж очень там сильные были командиры отделений плотников, лучшие бойцы нашей роты — Кольцов, Лысенко, Качанов, Датченко. Последний был послабее, но зато член партии. Все четверо из стройбатовцев, они прошли с нами с Горьковского рубежа.

Ярошенко был неизменным участником нашей самодеятельности, хорошо пел арии из «Наталки-Полтавки» и «Запорожца за Дунаем», но как пом. командира взвода оказался слишком мягким, нерасторопным и безынициативным. Так, 1-й взвод сразу съехал с первого места. Тогда Пылаев мне разрешил подыскивать Ярошенко замену.

Нас выгнали с насиженного места поближе к передовой, и мы нашли свободный от землянок других воинских частей участок леса. Мы расставили для Пылаева палатку, начали в дождь и холод копать. Копали, не докопали, наступила ночь. Виктор Эйранов и я забрались под густую сосну, одну шинель расстелили, другой накрылись с головами и залегли. Дождь на нас капал — кап-кап-кап, а мы лежали и разговаривали: вот, оба мы москвичи, будем и после войны встречаться… А вот, не встречаемся. Тогда в самом разгаре был у Виктора трогательный роман с ротной вестовой Дашей. Долго она издали любила молодого и красивого юношу, наконец они сошлись и переживали медовый месяц. Почему ее не было в ту ночь с нами — не знаю, наверно, девчата еще оставались в старых землянках.

Я поселился в одной землянке вместе со всем взводом. Наступили холода, и жить одному было хлопотно из-за печки. Помещение получилось огромное, в два ряда нар. Наше ночное пребывание там скрашивал пожилой боец Пономарев. Такого сказочника и рассказчика я не знал никогда. Бесконечны были его рассказы о всевозможных комических эпизодах на 1-й мировой войне. Например: Пономарев раненый лежит в госпитале, ожидается посещение самого царя. Начальство в страхе суетится, стелятся на койки чистые простыни, вносят тумбочки, на которые кладут белые булки и пачки папирос, но есть и курить до прихода царя запрещено. Является царь, проходит между койками и удаляется со всей свитой. Вбегают санитары с ящиками и забирают булки и папиросы. Этот же эпизод описан в «Тихом Доне».

Другой рассказ-сказка, которую можно было бы озаглавить: «Необычайные приключения жениха, все время безумно желающего покакать, но по самым различным причинам не могущего выполнить свое желание». Наконец, на третий вечер повествования терпеливые слушатели узнали, как в брачную ночь молодожен бросился на свою суженую, не выдержал и затопил всю кровать и любимую.

Задание нам было: строить во всех направлениях лежневки. Пробирались мы и к самой передовой. Теперь, имея подводы, работать было легче. 1-й и 2-й взводы заготовляли, разделывали и подвозили сосновые хлысты, а тесал и укладывал их 2-й взвод под командой Пугачева. Алексей Андреевич суетился, тыкал палочкой, бранился, но под его руководством дороги получались, как железнодорожные рельсы. Некоторые участки дорог немец просматривал с не очень далеких высоток. Мы выходили по ночам и эти участки загораживали, сооружая вдоль дорог сплошные заборы из молодых сосенок. Выпал снег, и тогда мы стали просто втыкать в него сосенки.