Книга Между любовью и любовью - Галина Лавецкая

– Себе роди, глупая девчонка, Илья твой спит и видит.

– А пусть тогда не торчит на работе, а старается получше! – засмеялась дочь.

Да, удивила ее Ира. Не думала она, что дочь замечает что-то вокруг себя. А вот Анечка не заметила, что Алик всегда рядом с Викой. Права Ира, если не получится держать дистанцию и не видеться с ним, то будет чаще приезжать в Москву. Не хочется звонить ему, но поставить такое условие надо. Звонить не пришлось, Алик позвонил сам. Она растерялась и нажала отбой. Зачем? Сама же хотела поговорить о полном прекращении отношений. Боялась не справиться с волнением? Ладно, время до отъезда есть, успеет. На следующий день раздался звонок от Вероники. Вика нажала кнопку и услышала голос Алика.

– Вика, пожалуйста, не бросай трубку! Прошу тебя, выслушай меня. Вика!

– Что тебе надо? Я же просила не звонить. Еще с чужого телефона! Что, мне теперь ни на чьи звонки не отвечать? Не о чем говорить. Все разговоры закончены.

– Вика, подожди. Только пять минут. Я беспокоюсь за Аню. Она так расстроена твоим отношением к нашему браку, переживает, плачет. Зачем ты так? Она же любит тебя, ей хочется, чтобы ты если не радовалась, то хотя бы не говорила каждый раз, какую ошибку она совершает. Я не могу вылететь, жду легализации документов, а она там одна. Через три дня приедешь и начнешь отговаривать ее, говорить обо мне нелицеприятные вещи. Будешь мучить ее этими разговорами. Она говорит, что все, кроме тебя, нормально восприняли эту новость. Ну, пойми же меня, Вика, я готов все сделать для ее счастья, я живу этим. Анюте хочется, чтобы все любили друг друга, как раньше. Она не понимает, что с тобой случилось, почему такая вражда ко мне. Всю жизнь мы с тобой были друзьями, Аня к этому привыкла, и вдруг такая резкая перемена. И это теперь, когда мы действительно стали семьей. Хотя бы сделай вид, что все нормально. Может быть, пройдет время, и ты простишь меня, если увидишь, как я дорожу Анютой, как она счастлива. Хотя не знаю, за что прощать, что я такого ужасного сделал?

– Не знаешь? Так я тебе скажу. Ты заморочил голову моей дочери, испортишь ей жизнь, заставишь страдать. Я слишком хорошо тебя знаю. Говоришь, созрел для семьи? Вранье, ты эгоист и сибарит, который дорожит своим образом жизни и женщин использует для удовольствия, взаимного, но быстропроходящего. Нелицеприятные вещи? Нет, я еще ничего о тебе не рассказала, противно копаться в чужом белье. Что ты ужасного сделал? Да ты разрушил мою жизнь, как карточный домик. Ты знал, что я дорожу своей семьей, переживаю за них, а теперь все рассыпалось. Я не могу объяснить Стасу и Анечке, почему не хочу видеть тебя рядом с ней. Но ты понимаешь, а делаешь вид, что все вполне чудесно и пристойно. И с тещей ты, оказывается, дружил всю жизнь. Ну, прямо идиллия! Оставь меня в покое, Алик. Сомневаюсь, что смогу убедить Аню, придется ей испить эту горькую чашу до дна. Поэтому прошу, сделай так, чтобы я тебя никогда больше не видела. Придумай что-то, чтобы никогда не приходить к нам в гости с Аней, чтобы наши семейные праздники проходили без тебя. Если не хочешь расстраивать ее, каждый раз находи причину уклониться от встречи с нами. Пусть навещает родителей одна. А я ничего не буду ей советовать и вмешиваться в ее жизнь. Просто буду любить, чтобы она была спокойна. Только без тебя. Исчезни, ладно? – И отключила телефон.

Этот разговор исчерпал все ее силы. Когда это кончится? Вика поднялась в спальню и легла. Только бы не думать, забыть, не мучить себя. Но в голове крутились слова, его голос, ее, Анечкин. И все говорили свое. Потом она заснула. Приснился сон, странный и тревожный. Как будто кругом холмистая пустынная местность, она идет то ли со Стасом, то ли с папой – непонятно. Поднялась на пригорок и увидела собаку, грязную, рыжую, со свалявшейся в колтуны шерстью. Собака смотрела на нее больным, грустным взглядом, и Вика поняла, что это Плюшка. Ее единственная собака Плюшка, веселый и преданный друг детства. Она закричала: «Плюшка, Плюшечка, ко мне! Плюша!» Но собака злобно оскалилась и бросилась бежать. Вика побежала за ней, тот, кто шел сзади, закричал: «Вернись! Викуся, вернись! Не ходи туда!» А у нее в голове была одна мысль: догнать, спасти, потому что знала, Плюшка бежит в плохое место. Догнать не удавалось, Вика задыхалась, то взбегая на пригорок, то почти летя вниз. И вдруг, взбежав на очередной холм, увидела, что он резко обрывается в пропасть. Ей с трудом удалось затормозить и схватиться рукой за торчащий из земли сухой кустик. Из-под ног вылетели мелкие камешки. Вика с трудом удерживалась на крошечном выступе и видела далеко внизу Плюшку. Собака сидела, поджав хвост, и смотрела на хозяйку с надеждой и тоской. А вокруг вилась туча мух. Вика даже слышала, как они жужжат. «Плюша, что же ты, Плюша, зачем ты побежала?» – шептала она, понимая, что спасти Плюшку не сможет. Рука затекла, ноги скользили, ей было страшно от мысли, что она тоже полетит в эту пропасть. И вдруг услышала: «Вика, лезь, я тебя держу!» Тот, кто с ней шел, тащил ее за руку наверх. Она подняла голову и увидела дедушку. «Как же так, – подумала Вика. – Ведь он умер? А Плюшка? Она тоже давно умерла, почему же сидит здесь?» Посмотрела на дедушку, он ласково улыбнулся и ободряюще кивнул, мол, ничего, Викуська, я здесь, с тобой.

В горле застрял крик, и она проснулась. Сердце стучало, голова была тяжелой, волосы влажными от пота. Хотелось плакать от жалости к себе, и, чтобы усилить это чувство, Вика стала вспоминать Плюшку. Свое первое детское горе. Как приехала на майские праздники из интерната в Клязьму и стала звать собаку, удивляясь, что она не бежит на шум подъехавшей машины. Всегда радостно крутилась чуть не у колес, ожидая, пока откроется дверь. Тогда бросалась к Вике и не давала ей выйти, норовя лизнуть в лицо. Бабушка ворчала, что за бестолочь, ребенка с ног сбивает! А дедушка смеялся, что поделаешь, любовь. А в тот приезд не встречала. «В беседке она, Викусь, болеет. Лапы отнялись», – грустно сказала тетя Ната. Плюшка лежала, уткнув морду в передние лапы. Задние были беспомощно вытянуты, а не поджаты под себя, как обычно. Она спала. Вика присела рядом и погладила пальцем бархатный лоб. Собака открыла глаза и посмотрела на нее тем самым взглядом, который она видела во сне. С тоской и надеждой. Наверно, думала, раз приехала Вика, то все будет хорошо. А она чесала ей шерсть за ухом и приговаривала: «Плюшастый, ну, что ты, Плюшастый? Ты не бойся, мы тебя вылечим». Собака слабо лизнула Викину руку и опять положила голову на лапы. А она побежала к дедушке, надо везти Плюшку к врачу!

– Да был врач, Викусенька, уколы прописал, и тетя Ната каждый день колет. Старость это. Старенькая наша Плюшка стала, что же тут сделаешь.

– Но она ведь не умрет? Сейчас не умрет?

– Нет, деточка, не расстраивайся. Пойдем лучше на поляну до обеда, детей полно, все твои приятели приехали. Поиграешь.

– Нет, я с Плюшкой посижу. У нее шерсть совсем свалялась, надо расчесать.

– Не трогай ее, Викуся, что зря мучить. Бабушка курицу приготовила, возьми и попробуй покормить. Может, у тебя с руки поест? Не ест третий день, вот беда!

Вика принесла мелконарезанную курицу в беседку и стала подсовывать Плюшке под нос, уговаривая съесть любимое лакомство. Но собака отворачивалась. Два дня Вика просидела в беседке, поглаживая и бормоча: «Плюшка, Плюшка, бархатное брюшко, лапы пирожки, ушки крылышки. Ты мой рыжий бегемотик, у тебя болит животик, и болят ужасно лапы, но не будем ныть и плакать. И, конечно, все пройдет, Плюшка лапами пойдет, миску с курицей найдет. Вот и будет красота, тритатушечки-тата». Собака иногда смотрела на нее, но глаза не блестели, а были тусклыми, как будто она и не видела ничего. А когда Вика зашла к ней перед отъездом, вдруг подняла голову, глаза ясные-ясные, как умытые, и звонко пролаяла несколько раз. Прощалась. Больше она Плюшку не видела.