Книга Каменная ночь - Кэтрин Мерридейл

Речи вождей были темны и непонятны, но излияние чувств простых советских людей оказалось совершенно невероятным. В воздухе ощущались паника, неуверенность относительно будущего, смущение и тревога. Например, рабочие одной из фабрик Москвы соглашались, что им “было тяжело, невыразимо тяжело, потому что человек, подаривший счастливую жизнь миллионам людей – вождь, учитель, друг рабочих, – ушел из жизни, величайший из великих всех времен и народов… Наша партия осиротела, осиротел советский народ, рабочие всего мира осиротели”[839]. Другой пылкий гражданин писал: “У меня нет силы, нет слов, которыми я мог бы выразить горе, боль, горечь, охватившие весь наш народ и все прогрессивное человечество из-за кончины нашего дорогого, любимого вождя, друга, учителя, отца и военачальника”. Еще одно письмо начиналось так: “Сталина больше нет, больше нет у нас нашего любимого и великого вождя партии, друга и учителя всего прогрессивного человечества. Его горячее сердце перестало биться”. Советская молодежь не уступала взрослым в красноречии и в пылкости выражения своих чувств. “Дорогое имя И. В. СТАЛИНА – одно из первых слов, которые учится произносить любой ребенок в Советской стране”, – утверждал один из представителей комсомола. Группа школьников принесла клятву почтить память величайшего человека на земле, посвятив себя выполнению его заветов “учиться, учиться, учиться”[840].

Чаще всего местом, где могло выплеснуться людское горе, становилось траурное собрание в рабочем коллективе. Эти собрания начались уже 6 марта и проводились буквально в каждом учреждении, в каждом колхозе, на каждом заводе в стране. По всей стране машинистки каждый вечер стучали по клавишам: “Мы, рабочие и инженерно-технический персонал Московской желатиновой фабрики… Мы, рабочие, работницы, инженеры, технический персонал и администрация Сосенского бетонного завода… Мы колхозники колхоза имени тов. Сталина…” Каждая резолюция непременно должна была завершаться обещанием. “Мы обязуемся посвятить себя делу улучшения народного здравоохранения, потому что мы должны заботиться о людях так, как заботился о них сам Сталин”, – писала группа администраторов медицинских учреждений[841]. Когда машинистка смахивала последнюю слезу и заканчивала свою работу, эти и подобные ей резолюции проверялись, на них ставилась официальная печать, и они сразу же передавались в нужный кабинет в Отделе пропаганды и агитации ЦК. Когда читаешь эти документы сегодня, трудно отделить горе от истерики и невозможно проверить их искренность. Одна резолюция поясняла: “В эти дни люди рыдали в один голос и не стыдились плакать прилюдно, однако наша невыразимая любовь к Сталину осушила наши слезы”[842]. В некотором смысле реакция на смерть вождя зависела от того, где в тот момент находился человек. Одна женщина из Казахстана рассказывала мне: “Бабушка прочитала извещение в газете и просто сказала: «Сталин умер. Ну и хорошо»”[843].

Проблема заключалась в том, что Сталин также был героем войны. Считалось, что он неустанно трудился на благо всего народа. Директор одного из заводов заявил: “Сталин отдал всю свою жизнь, всю свою кровь капля за каплей, служа народу”[844]. Непросто было найти адекватные формы увековечивания для такой степени самопожертвования, но ответственные работники знали, что им придется сказать хотя бы что-то. Советские люди годами были лишены подлинных, искренних, настоящих слов. В отчаянии они хватались за привычные безжизненные суррогаты. Металлург призвал своих товарищей “еще крепче сплотиться вокруг Центрального комитета Коммунистической партии… следовать дорогой, которая приведет нашу страну к коммунизму, дорогой, которую указал и проложил для нас И. В. Сталин… Память о Великом Сталине будет жить в сердце каждого советского человека, и память эта не умрет в веках”. Раздавались призывы “стоять на страже единства партии”, “воспитывать коммунистов и весь рабочий класс в духе политической бдительности, в духе беспощадной и бескомпромиссной борьбы с внешними и внутренними врагами”. Герой Советского Союза полковник С. Гришин напоминал: “Великий Сталин учит нашу партию и наш народ, что для победы над внутренними и внешними врагами нужна постоянная революционная бдительность, нужны непримиримость и твердость в борьбе. Советские люди всегда будут следовать этому указанию своего мудрого вождя”[845].

На адрес ЦК КПСС также хлынул поток писем и телеграмм с выражениями личной скорби. В первые недели после похорон граждане обращались в ЦК и к местным партийным лидерам с предложениями о будущем. Хотя в некоторых письмах содержались рекомендации относительно внутренней политики (“Товарищ Маленков, поскольку сейчас вы стали нашим любимым вождем, мы надеемся и верим, что вы пойдете верным курсом”)[846], в большинстве своем советы касались увековечивания памяти Сталина. Наиболее консервативные предлагали массовую высадку деревьев, чеканку новых монет с профилем Сталина, переименование Красной площади и введение на веки вечные пятиминутного молчания в годовщину смерти вождя. Однако куда отвратительнее были письма, авторы которых призывали возвести пантеон, некое сооружение, которое действительно прославит мертвых советских лидеров, сооружение куда более монументальное, чем знаменитый гранитный куб построенного Щусевым Мавзолея. Одно из этих писем начиналось так: “Я не архитектор и не инженер-строитель, но мое предложение идет прямо из сердца и души”. Эксцентричная гипербола, следовавшая за этим вступлением, была типичной для такого рода обращений: предложение о возведении самого величественного здания в стране, подле которого должен будет появиться “фонтан слез”, до скончания веков льющий свои воды в память о вожде.

Пантеон мыслился не просто как могила, не просто как памятник Сталину, “величайшему человеку из всех когда-либо живших на Земле”. Все авторы писем, выступавшие с предложениями, кажется, уловили, что смерть Сталина ознаменовала собой окончание первого этапа строительства советского коммунизма. Это ощущение конца зачастую было подлинной причиной того смятения, которое охватило их после смерти вождя, поэтому многие настаивали, что сооружение должно выражать именно эту законченность исторического цикла. Одно из предложений начинается так: “В основании пантеона должен находиться квадрат из зеленого минерала, символизирующий собой примитивное общество собирателей”. Два следующих яруса из черного и серого гранита будут олицетворять рабовладельческое и феодальные общества соответственно, а капитализм лучше всего увековечить при помощи серого мрамора с красными прожилками. Верхний уровень здания должен быть выстроен из “темно-красного мрамора, отражающего счастливую жизнь в нашей стране. А на самом верху будет возвышаться колонна, которую я здесь для вас нарисовал”[847]. Ежедневная торжественная церемония в самом центре этого сооружения вместо служб и молитв должна проходить в формате лекций о марксистском историческом учении и эре ленинизма-сталинизма[848].