Книга Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин

«… Чехи от наступления отказались. Оффициальные мотивы: против них нет немцев и мадьяр; русские в тылу ничего не делают; Национальный совет не признает Вас; не желают содействовать возвращению в России старого режима и проч. чепуха. Правда же в том, что просто не желают воевать.

Тогда я поставил вопрос так: будут ли они наступать, если я, действуя вне линии жел[езной] дороги, буду заходить в тыл красным и зажимать последних в тиски между собой и чехами, т. е., вернее, будут ли они продвигаться вперед с целью забирать пленных и трофеи, которые я буду отрезывать?

Ответ получил: нет, не будут…»

Весы еще колебались: посетивший Сибирь военный министр независимой Чехо-Словакии генерал М.Стефанек заявил, что «миссия чехословацкого совета и его отделения [в России] закончена. Их функции переходят к органам чехословацкого правительства, недавно избранного национальным собранием», после чего любые «непризнания» Колчака Отделением Национального совета теряли всякое значение. Генерал, облеченный званием «полномочного представителя Чехо-Словацкой Республики», был искренне возмущен позорным поведением своих соотечественников («сказал, что он может принять почетный караул лишь от честных войск, а от таких войск, которые ищут компромиссов и занимаются политикой, он принять не может») и демонстрировал это весьма ярко – у одного из упорствовавших «сорвал чешскую ленточку, приказал арестовать, лишил права возвращения на Родину и предложил застрелиться».

Увы, самоубийства приходилось ожидать не от шкурников, а от тех доблестных героев-союзников, которые тяжело переживали разложение в собственных рядах, – как полковник И.В.Швец, покончивший с собой после отказа его подчиненных выполнить боевой приказ: «Быть может, он думал, что его поступок заставит образумиться покатившееся назад Чехословацкое войско. Но Швец ошибся. Легионеры похоронили его с музыкой, с речами, с биением себя в грудь, и продолжали уходить в тыл», – писал современник. А после того, как генерал Стефанек погиб в авиационной катастрофе, его преемник сразу же утешил тех, кому покойный запрещал возвращаться в Чехо-Словакию: «Пусть приезд наших послов будет для Вас вестью, что настанет конец старому и что неотвратимо приближается день, когда начнется последний поход, тот наипрекраснейший поход – поход домой»; послы же привезли и письмо от главы Чехо-Словацкого государства, профессора Т.Масарика, еще более откровенное, если только это было возможно:

«Мы хотим и стараемся, чтобы Вы все как можно скорее возвратились домой…

Политически я был бы счастлив, как и с самого начала, когда мы достигли размеров огромной военной силы, установить в отношении русских полный нейтралитет…»

«Нейтралитет» по Масарику вообще выглядит довольно странно. Еще 10 апреля 1918 года он составил меморандум для президента США, настаивая: «Союзники должны признать большевицкую власть, ибо малые народы Вост[очной] Европы нуждаются в сильной России, а посему союзники должны поддерживать Советскую Россию любой ценой и любыми средствами». Удивительно ли после этого, что «нейтралитет» у чехословаков, усвоивших позицию Масарика, в конце концов обернется ударами в спину русским войскам и найдет свою кульминацию в выдаче на смерть адмирала Колчака? Однако несправедливо было бы приписать эгоистические действия и побуждения только чехословацким контингентам. На самом деле, своекорыстием отличались практически все «союзники» (в кавычках или без кавычек), и совершенно справедливы наблюдения и вывод одного из старших офицеров штаба Верховного, сделанные в ноябре 1918 года:

«1. Формирующиеся национальные части в большинстве случаев получают обмундирование, обувь, снаряжение, вооружение из наших складов, что сильно отражается на снабжении и боевой подготовке русских частей.

2. Занимают в городах лучшие помещения и казармы, и вследствие этого наши части вынуждены размещаться скученно […] (дефект архивного документа. – А.К.). При таких условиях размещения страдает интенсивность занятий наших частей, и

3. Вследствие крупных политических событий в Германии и Австрии (окончание Мировой войны и произошедшие там революции. – А.К.), с уничтожением военного их могущества, основная идея национальных частей: “с оружием в руках бороться совместно с нами против насильников немцев за свою самобытность” не только изменилась, но и заменилась другою: “скорее возвратиться к себе домой”.

Надеяться на хорошую и совместную их работу с нашими частями на фронте нельзя (примеры – некоторые чешские части, сербский полк [имени] маиора Благотича отказались идти на фронт)…»

Упомянутый отказ принимать участие в боях со стороны Добровольческого полка Сербов, Хорватов и Словенцев имени майора Благотича (около 2500 штыков и шашек, что соответствовало численности иной русской дивизии!) его командованием откровенно объяснялся «необходимостью сохранить солдат для обезлюдевшей за время войны Сербии» – пока же чины полка, отмечает современник, «неся гарнизонную службу, при наличии массы свободного времени, разлагаются, бродят, как общее явление за последнее время, по городу и занимаются политикой и спекуляцией». А руководство Временного Юго-Славянского Национального совета в России в те же дни настаивало на предоставлении ему самых широких полномочий – и, конечно, финансирования! – для… дальнейших формирований, любезно – но, кажется, безосновательно – предполагая «возможность возврата на родину сербских и югославянских боевых частей по направлению юга России» (в будущую «Югославянскую Армию в России» предполагали включить даже «Болгар, примкнувших к юго-славянству»), дабы «вернуть их родине в виде боевой силы, попутно же оказать и России услугу»; пока же заботиться о возрождении далекой Сербии, как подразумевалось, должна была истекавшая кровью Сибирь…

Звучавшие среди командного состава русской армии требования поскорее выпроводить бесполезных и чересчур дорогостоящих союзников домой или (генерал Лебедев) загнать их обратно в лагери военнопленных так и не были воплощены; но ничего этого нельзя было и предложить относительно еще одних союзников – американцев, чье поведение на Дальнем Востоке вызывало еще больше вопросов.

Даже основной документ, которым предстояло руководствоваться американским войскам, отправляемым в Россию, звучал крайне неопределенно. В меморандуме Государственного департамента США от 17 июля 1918 года, адресованном, в сущности, «всем, всем, всем» союзным державам и переданном генералу У.Грэвсу накануне его отъезда во Владивосток, крупицы смысла тонули в море расплывчатых формулировок:

«После неоднократного и очень внимательного изучения положения в России правительство Соединенных штатов пришло к вполне определенному и твердому выводу, что военная интервенция в России могла бы лишь способствовать происходящим в этой стране печальным волнениям, а не устранить их, скорее повредить России, чем помочь ей, и не принесла бы пользы для выполнения нашего основного плана, т. е. для достижения победы над Германией. Ввиду этого правительство Соединенных штатов не может принять участия в такой интервенции или принципиально одобрить ее… Интервенция не избавит русский народ от переживаемых им бед, и его ресурсы уйдут на поддержание иностранных войск, а не на создание своих армий. В связи с этими обстоятельствами правительство Соединенных штатов считает, что военные действия в России допустимы только для того, чтобы помочь чехо-словакам консолидировать свои силы и вступить в успешное сотрудничество с родственными им славянами, а также для того, чтобы упрочить усилия русских, направленные к установлению самоуправления или к самозащите, поскольку сами русские будут выражать желание принять эту помощь».