Книга Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин

Обратим внимание: то и дело в критической обстановке один за другим военачальники – Гайда, Пепеляев, Сахаров… – обращаются к адмиралу как верховному арбитру, не подвергая сомнению его авторитет. Но Колчак как будто чувствует себя неуверенно и предпочитает половинчатые решения: не наказывать Гайду, но и не выполнять его требований; не отменять Челябинскую операцию, но и не заставлять Дитерихса сообразовать с нею действия всего фронта; не возвращать армию Пепеляева, но и не отстранять Сахарова с его планами… Мы видели, что на море Александр Васильевич был решителен, порою до самонадеянной несправедливости, – и потому склонность адмирала к компромиссам в «сибирский» период можно приписать как раз убеждению в том, в чем его столь настойчиво обвиняют многочисленные авторы: «моряк взялся за сухопутное дело, не будучи к нему подготовленным»…

Кажется, прояви Верховный Правитель и Верховный Главнокомандующий больше решительности и даже самоуверенности, – и у борьбы на Востоке России появился бы лишний шанс на успех. Компромисс же, вполне благотворный в политических, тыловых делах (например, в отношениях с Атаманом Семеновым), во фронтовых вопросах оборачивался явною неудачей. Это накладывалось и на ошибки в подборе людей и их расстановке на ответственные посты (скажем, вряд ли можно было ожидать успешного сотрудничества барона Будберга на должностях помощника военного министра и управляющего военным министерством с генералами Лебедевым, которого он ненавидел, и Дитерихсом, которого недолюбливал) и составляло главную слабость адмирала Колчака – Верховного Главнокомандующего. Он мог и должен был управлять войсками на стратегическом уровне, и в стратегических решениях, к которым склонялся Колчак, нет ничего изначально порочного или безграмотного; но управлять подчиненными он не всегда решался, предоставляя решения сухопутным генералам, хотя и не отказываясь брать ответственность на себя; и, быть может, как раз бремя этой ответственности и провоцировало его на те вспышки, которые и до сих пор слишком часто подменяют собой подлинный облик Александра Васильевича Колчака – правителя и главнокомандующего.

… А армия, надломленная, но не разгромленная, отходила на восток от Омска. Она отступала, но не бежала, пятилась, но не превращалась в дезорганизованную толпу. И в эти дни армии был нанесен новый сильнейший удар.

Удар в спину.

Глава 18

Враги, «союзники» и предатели

До сих пор, говоря об отношениях с иностранными союзниками, мы сознательно умалчивали, как складывалось взаимодействие с теми иностранцами, которые находились на территории России, – не дипломатами или миссиями, а воинскими контингентами, насчитывавшими тысячи штыков. Дело в том, что в своих действиях последние нередко были вполне автономны от далекого заграничного руководства, а в некоторых случаях поступали и явно вопреки имевшимся директивам.

В первую очередь это относится к чехам – героям весенне-летних переворотов и боев на Волге, в Сибири и на Дальнем Востоке. Их роль в этих событиях неоспорима, и не случайно Временное Сибирское Правительство 30 июня 1918 года специальною грамотой признавало, «что в общем ходе военных действий помощь чехо-словацких войск играет огромную роль». В то же время далеко не все было так радужно – эмигрантский автор рассказывает, например, что тайные переговоры офицерского подполья города Кургана с чехами накануне выступления были довольно неутешительными: «Чехи категорически отказались от [оказания] помощи белым живой силой, но согласились дать 50 русских винтовок с 60-ью патронами на каждую, два легких пулемета “Люис” с десятью дисками на каждый (470 патронов) и 50 ручных гранат, но с условием, что если переворот удастся и чехи будут поставлены перед совершившимся фактом свержения советской власти, тогда они признают новую власть в Кургане; но если белые потерпят поражение от красных, тогда чехи совместно с красными приступят к разоружению белых».

Рассказ звучит вполне правдоподобно: многих в чешском командовании и политическом руководстве (Отделении Национального совета в России), как мы уже знаем, больше всего волновала отправка через Владивосток в Европу. Если большевики становились на этом пути неустранимым препятствием, то следовало браться за оружие, если же была надежда на мирное решение – следовало склониться к нему. Даже после начала вооруженного выступления руководство чешских эшелонов, свергших Советскую власть в Пензе (здесь командовал поручик С.Чечек), в разговоре с германскими представителями, которые занимались отправкой на родину своих военнопленных, проявило поистине выдающуюся умеренность. «Их план – пробиться к Владивостоку, – сообщали немцы в свое посольство в Москву. – По-доброму с чехами можно договориться, по-плохому – нет… Они антимилитаристы и антиимпериалисты… Нас просили передать об их доблестном поведении в Пензе, что они представляют народ, который заслуживает свободы… Они производят впечатление несчастных людей, которые не находят практического выхода из запутанной ситуации». Поведением пензенской группировки Чешско-Словацкого корпуса вообще опровергается советская версия о «белочешском контрреволюционном мятеже»: одержав победу, Чечек двинул свои эшелоны отнюдь не на запад – против большевиков в Москве, а на восток, за Волгу, к Тихому океану, в готовности «пробиваться» туда, если потребуется, даже силой.

Разумеется, настроения чехов не исчерпывались этим стремлением. В них присутствовала и искренняя благодарность России, в годы войны поддержавшей чехословацкую национальную идею, и осознание, что, восстанавливая «восточный фронт против германо-большевиков», они добавляют себе заслуг перед державами Антанты и помогают тем самым достижению своей будущей независимости. Поэтому, оказав активную помощь в освобождении Сибири и Урала, «чехо-войска» и после этого некоторое время продолжали сражаться плечом к плечу с русскими. Однако окончание Мировой войны радикально изменило точку зрения чешского руководства. Австро-Венгерская монархия была сокрушена, независимость нового государства – практически обеспечена, и стимулов для того, чтобы и дальше отдавать свои жизни в далекой России, становилось все меньше и меньше.

События 18 ноября 1918 года, хотя вряд ли пришлись по душе демократически настроенному командованию «чехо-войск», все же не стали главной причиной для фактического их отказа воевать. Представители «революционной демократии», пытавшиеся оказать сопротивление «колчаковскому перевороту», жаловались на чешского командующего, генерала Я.Сырового, блокировавшего центр сопротивления. Чехи способствовали освобождению арестованного было Чернова, но не захотели выступить против Колчака. Вообще с этих дней их позиция становится преимущественно эгоистичной, а следовательно, и воевать они дальше не желают (не случайно Гайда, рвавшийся воевать, переходит на русскую службу).

При взгляде со стороны братство по оружию оставалось нерушимым. Колчак 4 декабря 1918 года объявлял: «За великие заслуги Чехо-Словацких войск, оказанные ими нашей Родине, приношу от лица Русской Армии глубокую благодарность всем генералам, офицерам и солдатам доблестных Чехо-Словацких частей», и награждал чешских солдат и офицеров. В свою очередь Отделение Национального совета в те же дни направляло приветственное письмо Гайде: «Брат генерал! Просим тебя, чтобы ты передал начальникам и солдатам русских войск северо-уральской группы наше сердечное поздравление по поводу достигнутых ими победных успехов в весьма трудном условии. Нам хорошо известны необычайные затруднения, в которых начала организоваться новая русская армия, и тем более мы ценим подвиги русских войск, которые сменяют наши полки, изнуренные несколькими месяцами непрерывных боев». Однако вежливые слова о «смене изнуренных чешских полков» получали на фронте самые уродливые последствия: так, начальник одной из русских дивизий 12 декабря 1918 года писал Колчаку: