Книга Лермонтов. Исследования и находки - Ираклий Андроников

Таков же он и у Лермонтова: «дикий», «злобный», «буйный», «сердитый», а с Каспием говорит ласкаясь, «лукаво» и «приветливо». Разгневавшись, он тоже плачет, и тогда слезы его летят брызгами.

Таким образом, мы имеем все основания считать, что аллегорическое изображение гневной реки подсказано не балладами Виктора Гюго, а вдохновлено народными песнями и преданиями.

7

Между тем лермонтовед Б. В. Нейман, познакомившись с текстом «Червленого городка», почему-то решил, что я вижу источник лермонтовской баллады в записи поручика Раздорского, и возражает[801]. Это — сплошное недоразумение. Никто и не утверждал подобного. Понятно, что Лермонтов записи Раздорского никогда и в глаза не видел. Да сама по себе эта запись в данном случае для нас и не существенна. Она нужна для того лишь, чтобы проследить по ней характерные образы гребенского фольклора. И действительно, мы убедились: в гребенских легендах и сказах Терек одушевлен и очеловечен. А что именно знал поэт — сказ или легенду, в детские ли годы довелось ему услыхать о гневе Терека Горынича или во время скитаний по Кавказу в 1837 году, — это как раз не так важно. Теперь уже окончательно ясно, что поэт воспел старца Каспия и буйный Терек, изобразил их страсти и передал разговор, вдохновленный поэзией гребенского казачества.

И старик во блеске власти Встал, могучий, как гроза, И оделись влагой страсти Темно-синие глаза Он взыграл, веселья полный, — И в объятия свои Набегающие волны Принял с ропотом любви.

Если при этом учесть, что в Кизляре и в казачьих станицах жила легенда, так, очевидно, и оставшаяся незаписанной — об утонувшей девушке[802], то сродство лермонтовской баллады с гребенским фольклором станет очевидным еще более.

Я примчу к тебе с волнами Труп казачки молодой, С темно-бледными плечами, С светло-русою косой. Грустен лик ее туманный, Взор так тихо, сладко спит, А на грудь из малой раны Струйка алая бежит.

За поэтическим образом Терека, несущего свои жертвы дремлющему старцу Каспию, в лермонтовском стихотворении возникали образы свободолюбивых сынов Кавказа:

Я привез тебе гостинец! То гостинец не простой: С поля битвы кабардинец, Кабардинец удалой. Он в кольчуге драгоценной, В налокотниках стальных, Из Корана стих священный Писан золотом на них. Он угрюмо сдвинул брови, И усов его края Обагрила знойной крови Благородная струя; Взор открытый, безответный, Полон старою враждой; По затылку чуб заветный Вьется черною космой.

Неполной была бы физиономия Кавказа, если бы Лермонтов не воспроизвел в «Дарах Терека» другой богатырский образ, олицетворявший закаленное в боях гребенское войско:

По красотке молодице Не тоскует над рекой Лишь один во всей станице Казачина гребенской. Оседлал он вороного И в горах, в ночном бою, На кинжал чеченца злого Сложит голову свою.

Лермонтов не перепел народные песни, не пересказал их, не подражал им. Но, соприкоснувшись с жизнью гребенских казачьих станиц, он вгляделся в этих мужественных людей, соединивших в себе черты исконно русские с лучшими чертами кавказских народов, сроднился с их песнями и преданиями, в полном согласии с духом народной поэзии одушевил явления природы и, дав, по выражению Белинского, «образ и личность ее немым и разбросанным явлениям», создал на основе песенных образов свое высокопоэтическое творение.

Недаром Белинский назвал «Дары Терека» поэтическою апофеозою Кавказа.

* * *

Каковы же итоги многолетних разысканий, кропотливого добывания фактов?

Выяснена обстановка на Кавказе в тридцатых годах прошлого века и обстоятельства, сопровождавшие службу Лермонтова в Нижегородском полку. Изучена кавказоведческая литература и следственные документы по делу о заговоре 1832 года, прослежены биографии десятков людей и их генеалогические связи, подняты послужные списки, просмотрены истории полков, приказы по Отдельному Кавказскому корпусу, протоколы Тифлисской городской думы, восстановлены адреса, использованы записки военных и путешественников, труды геологов, фольклорные записи, литературоведческие исследования, отчеты альпинистов и многие другие источники. Повторены кавказские маршруты Лермонтова. Сопоставлены и приняты во внимание не только сколько-нибудь значительные, но даже и мельчайшие факты.

Изучение замыслов Лермонтова, возникших в 1837 году или по его возвращении из Грузии, заставило обратиться к событиям войны 1812–1814 годов, к восстанию декабристов, к истории кавказской войны и войн русско-персидской и русско-турецкой, к грузинскому заговору 1832 года, к истории Грузии — ко времени ее присоединения к России. Теперь все эти замыслы поставлены в связь с идейной и политической жизнью России и Грузии первых четырех десятилетий прошлого века.

Работа эта была предпринята не для того только, чтобы заполнить пробел в биографии Лермонтова, но для того, чтобы внести новое в изучение его творчества, и прежде всего творческой истории его произведений и творческого облика самого Лермонтова.

В результате всех этих разысканий добыты новые данные об источниках зрелых творений Лермонтова, зародившихся во время его путешествия по Грузии и скитаний по Северному Кавказу, — «Демона», «Мцыри», отчасти «Героя нашего времени», «Даров Терека», «Казачьей колыбельной песни», «Спора», «Тамары», «Свиданья», очерка «Кавказец», сказки «Ашик-Кериб»…

Это, прежде всего, фольклор.

В продолжение долгих десятилетий поэзия Лермонтова рассматривалась, главным образом, в ее связях с произведениями русских и европейских писателей. В число источников лермонтовской поэзии включались сотни сочинений, и многие без достаточных к тому оснований.

Разумеется, неверно было бы умалять воздействие на поэта великих творений русской и мировой литературы. Тем более на Лермонтова — одного из самых чутких и образованных людей своего времени. Но с каждым годом новые факты все более подтверждают, что источник поэзии Лермонтова составляла живая действительность, его собственные переживания и наблюдения, народные предания, легенды и песни, рассказы бывалых людей, споры с друзьями. А в ряду этих живых впечатлений — и журналы и книги: русская и мировая поэзия, философия, социально-экономические труды, история, политика — весь обширный круг чтения Лермонтова, заново им осмысленный и творчески претворенный. Но повторим: прежде всего — окружавшая его жизнь во всем многообразии ее проявлений, в ее развитии, в ее сложных противоречиях.