Книга Лермонтов. Исследования и находки - Ираклий Андроников

И вот Червленого городка казак Иван Демушкин дошел «до брега Терека-реки» и не находит своего жилья:

Дед жадно ищет городка, Он ищет признаков его. Но, к скорби тяжкой старика, Нe видно было ничего.

Путник обращается к деду Гориничу, просит сказать, «куда девался городочек».

Терек в ответ жалуется на неблагодарных внучат, которых прогнал от себя. Он тешит себя мечтой, что

Из Хивы мои внуки Скоро придут до меня.

И слышит от старого казака о том тяжком конце, который постиг его «внуков».

Песня подробно передает всю историю Хивинского похода. Описав гибель отряда, старый казак заключает свой невеселый рассказ:

— Вот что видел и что слышал, Я все тебе передал, И внучат своих из Хивы Чтоб ты больше уж не ждал. — Старик смолкнул и молитву По убитым стал творить. А Горинич по внучатам Слезу начал рекой лить.

Попко ошибочно назвал это произведение песней. На самом деле это стихотворный сказ, в котором, однако, широко использованы образы гребенских песен.

«Червленый городок» заключает в себе более девятисот строк, из которых мы привели здесь около ста. Сложен он в четких традициях солдатского и городского ремесленного сказа, известного еще с XVIII века и проходящего через весь XIX век. Вещь эта подлинная, народная, созданная, видимо, каким-то грамотным казаком, вернее всего — из рода того самого Ивана Демушкина, который вернулся на родину «вековым дедукой», лет шестьдесят спустя после того, как 500 гребенцов выступили в Хивинский поход.

Незадолго до его возвращения, в 1767 году, внезапное наводнение затопило Червленый городок и сады.

«Сего июня против 10 числа, в ночи, — начиналось официальное донесение, — внезапу от воли божией из реки Терека прибылая вода усиливалась течением через яр в степь в таких местах, где издревле течения и опасности никакой не было и никто не запомнит»[797].

Правда, на новое место червленцы перешли только после наводнения 1813 года, когда «векового дедуки» уже никак не могло быть в живых, но такого рода анахронизмы в народной поэзии — явление частое. Во всяком случае, видно, что сказ возник уже после переселения, которое относится к 1816 году.

Итак, в его основе лежат подлинные события из жизни станицы Червленой, а возник он как раз в те самые годы, когда Лермонтов ребенком гостил у Хастатовых в Шелкозаводском. Легко представить, сколько рассказов слышал он вокруг об этом последнем разливе Терека: несколько станиц отселились тогда на новые места. Следовательно, не только произведения народной поэзии, но и живые рассказы очевидцев были той основой, на которой возникли потом «Дары Терека».

Письменные стихотворные сказы — малоисследованная область народного творчества. Тем не менее выяснено, что они всегда строятся на использовании песенных образов. Заподозрить подделку в данном случае невозможно. Поэты и собиратели стремились подделаться под песни, а этот жанр народной поэзии у литераторов и ученых уважением не пользовался.

Допустим, что текст этого повествования записан неточно. Пусть он даже подправлен собирателем: скифы, хазары и гунны смутили Б. В. Неймана и А. В. Попова. Тем не менее народная основа этого стихотворного предания не вызывает никаких сомнений.

Допустить влияние образов лермонтовской баллады на этот сказ невозможно: хотя он, может быть, и написан в 1843 году, то есть после того, как «Дары Терека» появились в печати, но стоит только вспомнить его форму, объем, историческую достоверность событий — и сомнение будет отвергнуто.

Но, кем бы ни было создано стихотворное повествование о Червленом городке и каково бы ни было качество записи, безусловно одно: этот сказ основан на местных преданиях и легендах. А это для нас в данном случае самое главное[798].

Действительно, описывая в своей книге «Терские казаки» опустошительные наводнения, Попко отмечает, что народная фантазия передает повесть об этих событиях в поэтических олицетворениях. «Так, в станице Червленой, — продолжает он, — живет рассказ о самом разрушительном наводнении, украшенный всеми чарами эпопеи. В какой-нибудь праздничный вечер его можно подслушать на завалинке от в вздыхающей по молодым годам мамуки, уже не грызущей семечек и забытой неблагодарными поклонниками».

Попко напечатал этот рассказ в своей книге под заглавием «Гнев Терека Горынича. (Легенда)»[799].

«С ранней весны, — начинается эта легенда, — начал сердито ворчать Терек Горынич да дуться на своих деток, гребенцов и гребеничек: замайорились, говорит, они, писаных пряников захотели, но по старине святой жить учали. И вот, наконец, вышел он из берегов терпения, порешил прогнать их с глаз долой, — не то чтоб выделить по-божьему, с награждением, а просто вытолкать в три шеи. Вскипел, запенился, мечет волну за волной на свой любимый Червленый городок, хлещет в двери и окошки, ломит плетни, ворота, тиной заволакивает виноградники, посягает даже и на скит святой. Пошел войной не хуже чеченского абрека…»

Не будем приводить ее дальше, эту легенду. Последовательность событий в ней и содержание споров Терека с казачками и казаками совершенно совпадают со стихотворным сказом и отличаются от него только в деталях.

Как в стихотворном сказе, точно так же и в легенде Терек очеловечен. Когда девицы отвесили ему поклон и «поклали венки на седую взъерошенную голову Горынича, — страсть какой он был гневный и сердитый, не сказал „аминь“ и веночки прочь швырнул».

Интересно, что, желая умилостивить Терек, казаки напоминают ему, что славят его в песне. Далее в легенде идет текст уже известной нам песни:

Ах ты, батюшка наш, батюшка, Быстрый Терек ты, Горыньевич! Про тебя лежит слава добрая, Слава добрая, речь хорошая.

Впрочем, изложение легенды остается целиком на совести Попко, тем более что он записывал ее, как сам признается, «через пятое на десятое»[800]. Но и в данном случае качество записи для нас несущественно. Важно, что эта легенда бытовала в Червленой станице, что в произведениях казачьей поэзии — в легенде и в сказе — Терек одушевлен, наделен разумом, человеческим голосом и человеческими страстями. В поэтическом представлении гребенцов он и страшный, и бурный, и злобный, и суровый, то «насупит шапку» на глаза, нахмурит брови, и тогда в глазах его сверкают молнии, уста извергают гром. А то плачет — и из глаз его льются слезы.