Книга Между плахой и секирой - Николай Чадович

— Это у него после зоны такая привычка осталась, — пояснил Смыков. — Недаром ведь полжизни в камере просидел. У Эрикса была болезнь закрытого пространства, а у Зяблика, наоборот, непреодолимая тяга к нему.

— Ну-ну, поговорите там еще! — приглушенный голос Зяблика раздавался уже совсем не из того отверстия, через которое он проник вовнутрь. — Я все слышу и за таракана тебе, Верка, не прощу. Если я таракан, то ты вошь тифозная.

— Нашли вы там что-нибудь интересное? — без особого любопытства поинтересовался Смыков.

— Ни фига… Прах и пепел. Да и темновато тут…

— Тогда вылазьте. Нечего здесь попусту задерживаться.

— Погоди… Вроде что-то написано на стенке… Сейчас…

— Да вы, никак, уже и по-будетляндски читать научились! — съязвил Смыков.

— По-нашему написано… Большущими буквами от руки… Только читать все равно трудно. Одно слово пока только разобрал: «Спастись». Или «Не спастись». Потом что-то про огненный пролив… не то прилив… Киньте мне кресало и тряпок каких-нибудь. Я факел сделаю.

— Где же я вам эти тряпки возьму? — возмутился Смыков. — С себя, что ли, последнее снять?

— Попроси у Верки запасной лифчик. Она их с собой штук пять прет.

— Больше ничего не хочешь? — отозвалась Верка. — Это ты умеешь, на чужое добро зариться! Лучше из своих подштанников факел сделай.

В конце концов решено было пожертвовать одним из полотенец, которое Толгай и подал Зяблику на кончике сабли. Минут на пять внутри разбитого авиалайнера установилась тишина.

— Возможно, эту надпись оставил кто-то из людей Сарычева, — предположил Цыпф. — Или один из разведчиков, которых мы посылали вслед за ними.

— Дураков, которые стены пачкают, всегда хватало, — Смыков недовольно поморщился. — Что у нас, что у других народов. Как только научились люди писать, сразу давай мазать на чем ни попадя. Я в Кастилии на стене монастыря такую надпись видел: «Храни нас, Господи, от твоего гнева, от козней дьявола, от скудной пищи, от нехватки вина и от половой слабости». Не иначе как монахи написали.

Сверху вновь посыпалась труха, и на землю ловко спрыгнул Зяблик, похожий на трубочиста.

— Ну и как? — поинтересовался Цыпф. — Выяснили что-нибудь?

— Значит, так. — Зяблик принялся стряхивать с себя сажу. — Если я правильно понял, смысл надписи состоит в том, что дальше идти опасно. Сюда якобы приходит огненный прилив, спастись от которого нет никакой возможности. Ну а дальше обычные славословия в честь Каина.

— Аггелы, стало быть, писали, — сказал Смыков многозначительно.

— Они, родимые.

— Ну это вполне объяснимо. Помните, как раньше на калитках писали: «Осторожно, злая собака»? А в доме никого, кроме кота ленивого, нет. Аггелы это предупреждение дали, чтобы посторонних от Будетляндии отгонять. Дескать, дальше не суйтесь, если жить хотите.

— Предупреждение снаружи пишется, а не внутри, — возразил Цыпф. — Да и спорный вопрос, для кого оно оставлено. Для тех, кто сюда идет, или для тех, кто отсюда уходит.

— Что вы хотите сказать? — вскипел Смыков. — Что дальше идти нельзя? Может, жить здесь останемся? Или обратно пойдем, к аггелам в лапы?

На некоторое время установилось тягостное молчание. Люди переминались с ноги на ногу и вопросительно переглядывались.

— Скажи что-нибудь, Зяблик, — попросила Верка. — Ты же там был… какое лично у тебя впечатление осталось?

— Я в общем-то человек маловпечатлительный, — Зяблик выковыривал сажу уже из ушей. — Но от того же старовера Силкина усвоил мысль, что есть такие знамения на земле и небе, от которых нельзя отворачиваться… И эта надпись, в самую масть. Ее человек перед смертью писал. И скорее всего своей кровью.

— С чего вы, братец мой, так решили? — не унимался Смыков.

— Кровь от поноса я пока еще отличить могу… А что касаемо остального… Странная очень надпись. Сначала все буквы ясные, потом похуже, будто бы в спешке писались, а дальше одна мазня сикось-накось… Кроме имени Каина, ничего и не разберешь. Да и жмурик там рядом лежит. Шмотки истлели, а сам высох, как деревяшка. Мумия, одним словом.

— Рога у него есть? — поинтересовался Цыпф.

— Не стал я его трогать. Плохая это примета — мертвецов зря беспокоить… Там дальше этих мумий, как пчел в улье… Есть такие ульи, в которых восковая огневка погуляла. Откроешь крышку, а внутри все паутиной затянуто, и в этой паутине дохлые высохшие пчелы висят.

— Что же нам делать? — голосок Лилечки дрогнул. — Я назад идти не хочу.

— Никто не хочет, — кивнул Зяблик. — Я вас отговаривать и не собираюсь. Не к лицу мне скеса валять, если даже Смыков вперед рвется. Давайте еще раз с судьбой в рулетку сыграем.

— Ну уж нет! — встрепенулся Смыков. — Чтобы потом не искать виновных, давайте лучше поставим вопрос на голосование.

За продолжение похода проголосовали все без исключения, но как-то вяло. Сразу руки подняли только Смыков и Лилечка, чуть погодя Зяблик с Толгаем, а уж в конце — Цыпф и Верка, понявшие, что ничего изменить они уже не смогут.

На всякий случай проглотили по щепотке бдолаха и стали собираться в путь, выслав вперед для разведки Толгая. До наступления очередной лжезари оставалось еще с полчаса.

— И все же в этом что-то есть, — сказала Верка, глядя, как вспышки багрового сияния ползут от горизонта к зениту. — Очень оживляет небо!

— Верно, — буркнул Зяблик. — Как муха покойника. Сейчас глухой купол небосвода был похож на огромный камин, грубые и темные своды которого освещают медленно разгорающийся огонь. В этой атаке света можно было различить три следующих друг за другом волны: передовую, достаточно тусклую и как бы рябоватую; среднюю, багровую, как закат перед бурей; и, наконец, последнюю, самую яркую, отсвечивающую расплавленным золотом.

— Смотрите, — сказала Лилечка. — Толгай бежит. Степняк был еще почти не виден вдали, но длинная и черная тень, изгибаясь, неслась по пустыне впереди него, как сказочная змея. Принудить выросшего в седле Толгая к бегу могли только чрезвычайные обстоятельства.

Все, кто сидел, вскочили и попытались ринуться навстречу степняку, но их остановил голос Зяблика.

— Стоять! Приготовиться!

— К чему приготовиться? — растерянно воскликнул Цыпф.

— К самому худшему приготовиться. Если придется удирать, бросайте все, кроме оружия. А ты, Смыков, береги бдолах.

— Поучи ученого… — Смыков на всякий случай еще раз пощупал надежно спрятанный под рубашкой мешочек.

До них уже доносились крики Толгая:

— Яну! Горит! Земля горит…

Далеко-далеко, на пределе видимости, серая равнина покрылась вдруг россыпью бесчисленных багровых точек, словно разом засияли тысячи волчьих глаз. Каждую секунду их становилось все больше, они сливались между собой в островки, а потом — в единый пылающий поток, неудержимо катящийся вперед.