Книга Потемкин - Саймон Себаг-Монтефиоре

Де Линь вряд ли преувеличивал, описывая перепады настроения светлейшего: «иногда он хорош со мной, иногда суров, спорит чуть ли не до ссоры, а потом снова дарит положение первого фаворита; иногда мы играем в карты, беседуя или молча, до шести часов утра». Принц называл себя нянькой этого «избалованного дитяти», а Потемкин сильно негодовал про себя на его «черную неблагодарность» — русская служба перлюстрации перехватывала все письма де Линя и докладывала их содержание Потемкину. Светлейший жаловался на «дипломатического жокея» Екатерине: «принц де Линь как ветряная мельница, я у него то Ферсит, то Ахиллес».[778]

Ухаживая за дамами и играя в бильярд, Потемкин готовился к осаде Очакова. Он ждал подхода резерва и новых рекрутов; постепенно в Елисаветграде собралась армия в сорок-пятьдесят тысяч человек.

Агенты Потемкина вербовали наемников на Средиземноморском побережье, прежде всего в Греции и в Италии. Рассказывали, что на Корсике один молодой человек предлагал свои услуги русскому генералу И.А. Заборовскому. Корсиканец требовал русского чина, соответствующего тому, который он имел в Национальной корсиканской гвардии, и даже написал генералу Тамаре, но в просьбе ему отказали. Несостоявшегося рекрута в потемкинскую армию звали Наполеон Бонапарт.[779]

Потемкин внимательно следил за солдатским бытом и требовал от подчиненных командиров постоянной заботы о солдатах. Он напоминал, что еда должна выдаваться всегда вовремя и всегда горячая, что солдатам ежедневно следует выдавать по чарке водки. Но поразительнее всего его взгляд на средства поддержания дисциплины: «...я требую, дабы обучать людей с терпением и ясно толковать способы к лучшему исполнению. [...] Унтер-офицерам и капралам отнюдь не позволять наказывать побоями... [...] Всякое принуждение, как-то вытяжки в стоянии, крепкие удары в приемах ружейных должны быть истреблены». «Я совершенно убежден, — писал он, — что человечное обхождение с солдатами способствует поддержанию здорового духа армии и доброй службе... Я советую запретить бить людей. Лучшее средство добиться своей цели — это внятное и точное разъяснение».[780] Современники считали гуманное отношение Потемкина к солдатом опасным потаканием. В британском королевском флоте его сочли бы таковым и пятьдесят лет спустя.

Готовясь к войне, светлейший занялся реорганизацией казачьего войска, о чем он мечтал еще с той поры, как была ликвидирована Запорожская Сечь. Тяжелую конницу, кирасир, он считал устаревшей и непригодной для военных действий на юге. Он хотел снова вооружить запорожцев, вернув под знамена империи даже перешедших на сторону турок. Преодолев недоверие Екатерины, он основал новое Черноморское и Екатеринославское войско. Позднее это войско получило название Кубанского и до революции 1917 года оставалось самым крупным после Донского.

В то же время у Потемкина родился необыкновенный замысел — вооружить против турок евреев. Реализация этой идеи, принадлежавшей, возможно, его другу Цейтлину, началась с образования кавалерийского эскадрона, набранного из кричевских евреев. В декабре 1787 года светлейший создал еврейский полк и назвал его Израилевский. Полком командовал князь Фердинанд Брауншвейгский. На фоне традиционного русского, а тем более казацкого антисемитизма эта затея была особенно удивительна.

По мысли Потемкина, Израилевский полк должен был состоять наполовину из пехоты, наполовину из кавалерии (евреев-казаков с запорожскими пиками). В марте 1788 года проходили учения тридцати пяти бородатых еврейских казаков. Скоро набралось уже два эскадрона, однако пять месяцев спустя Потемкин приказал распустить Израилевский полк, — как шутил де Линь, «чтобы не ссориться с Библией».[781]

Делом, не менее важным, чем переформирование кавалерии, было восстановление черноморского флота и его подготовка к боям под Очаковом. Он призвал лучших кораблестроителей. Снова понадобился Сэмюэл Бентам. Потемкин зачислил его в морское ведомство и приказал ему создать гребную флотилию.

Наконец и австрийцы вступили в войну, предприняв вылазку на турецкую крепость Белград. Операция провалилась: австрийские лазутчики, проникшие в город, чтобы открыть ворота, заблудились в тумане. Потемкин был в ярости, но Екатерина успокаивала его: «Хотя для них не очень хорошо, но для нас добро, понеже заведет дело далее». Иосиф поставил под ружье 245 тысяч человек, и, хотя его армия занимала оборонительную позицию, это сдерживало турок и давало Потемкину время готовить сражение на Лимане.

Потемкин направил де Линю два меморандума, которых тот не упоминает в своих знаменитых письмах, потому что они ясно очерчивают изъяны австрийской стратегии. Потемкин советовал концентрировать силы, а не рассредоточивать их на непрочные кордоны, как делал Иосиф. Мы не знаем, дошли ли эти меморандумы до императора, но он делал прямо противоположное тому, что рекомендовал Потемкин, — результаты были плачевны. Австрийский генерал принц Фредерик Иосиф Саксен-Кобург-Заальфельд не сумел взять Хотин; вторая атака на Белград также не состоялась.

Между тем Потемкина по-прежнему занимал польский вопрос. Речь Посполитая приближалась к так называемому Четырехлетнему сейму — парламенту, возглавившему польскую революцию против российского протектората. Этого удалось бы избежать, если бы состоялся союз Потемкина с королем Станиславом Августом. «Решите Польшу предпринять войну [вместе] с нами», — убеждал князь Екатерину. Он предлагал 50 тысяч ружей, чтобы экипировать польскую армию. Польская конница, которая могла бы очень помочь в предстоящих сражениях с турками, насчитывала 12 тысяч всадников). Часть этих сил Потемкин хотел возглавить сам, «хотя бы одну бригаду. Я столько же поляк, как и они», — писал он. Екатерина не одобряла его планов.[782] Она лишь предложила трактат, который поддерживал польскую конституцию, удовлетворявшую целям России, но подписан он не был.

В Херсоне Сэмюэл Бентам начал работать над созданием гребной флотилии, пустив в ход всю свою изобретательность. Галеры он превратил в канонерские лодки, но главным его делом стала установка на канонерские лодки гораздо более тяжелых орудий, чем употреблялись до тех пор. «Использование тридцатишести- и даже сорокавосьмифунтовых орудий на таких маленьких судах, — хвастался он брату, — моя собственная идея». Потемкин, прибывший в Херсон с инспекцией в октябре, вполне оценил значение бентамовского нововведения и внедрил его на все лодки, включая двадцать пять запорожских «чаек», строительством которых руководил Фалеев. «Во флоте бдят калибр пушек, а не число», — объяснял Потемкин Екатерине. Он публично принес благодарность Бентаму. Англичанин торжествовал.[783]