Книга Бетагемот - Питер Уоттс

«Гадкая, гадкая Элис», — выбранила она себя.

А теперь давление исчезло и, смотрите-ка, все сло­жилось!

Чтобы перевалить водораздел, ей потребовались всего два обстоятельства. Чтобы Ахилл ненадолго оставил ее в покое, дал поразмыслить. И чтобы ее ждала смерть. Чтобы она уже умирала. И когда она это поняла, когда почувствовала смерть до мозга костей, когда переста­ла надеяться на спасение в последнюю минуту, Уэллетт избавилась от давления. Кажется, впервые в жизни она мыслила ясно. Она не помнила, давно ли Ахилл перестал ее мучить. По ее подсчетам — сутки или двое. А может, и неделю — хотя нет, за неделю она бы уже умерла. Пока только заржавели суставы. Даже освободи ее сейчас из экзоскелета, тело бы не смогло расправиться, ее свело, как от трупного окоченения

Может, так и было. Может, она уже умерла и не заме­тила. Боль, к примеру, немного утихла — или, скорее, ее просто вытеснила невыносимая жажда. В пользу монстра говорило только одно: он не забывал кормить и поить ее. «Чтобы были силы играть свою роль», — говорил Ахилл.

Но с тех пор прошло очень много времени. Така уби­ла бы за стакан воды, хотя, похоже, из-за его отсутствия она умрет.

Но ведь это славно — когда ничто больше не имеет значения. И разве не славно, что она наконец разобралась?

Ей хотелось, чтобы Ахилл вернулся. Не только ради воды, хотя и это было бы мило. Ей хотелось доказать, что он ошибся. Хотелось, чтобы он ею гордился.

Все дело в той глупой песенке про блох. Монстр все знал, потому и пропел ее в первый раз.

«На каждую блоху // найдутся блошки-крошки, // но и на этих крошек // найдутся блошки тоже...»

Жизнь внутри жизни. Теперь она все видела и пора­жалась, как не поняла раньше. И концепция-то не новая. Очень даже старая. Митохондрии — маленькие блохи, живущие в каждой клетке эукариота. Ныне они — жиз­ненно важные органеллы, биохимические аккумуляторы жизни, но миллиард лет назад были самостоятельными организмами, свободно живущими мелкими бактериями. Большая клетка поглотила их, но забыла прожевать — и вот они заключили сделку, большая клетка и малень­кая. Громила обеспечивал безопасную стабильную среду, а шустряк качал энергию для хозяина. Древняя неудача хищника обернулась первобытным симбиозом... и по сей день митохондрии хранят свои гены, воспроизводящиеся по собственному графику, внутри тела носителя.

Процесс шел по сей день. Бетагемот, например, завел такие же отношения с клетками некоторых существ, со­седствовавших с ним на глубине, обеспечил их избытком энергии, позволившим рыбе-хозяину расти быстрее. Он рос и в клетках наземных животных — только с менее благотворными последствиями, но ведь, когда два ра­дикально отличающихся организма взаимодействуют в первый раз, без убытков не обойтись...

Ахилл пел вовсе не о блохах. Он пел об эндосимбиозе.

И у Сеппуку наверняка есть собственные блошки. Ме­ста более чем достаточно — все эти избыточные гены мо­гут кодировать сколько угодно вирусов или маскировать самоубийственные рецессивы. Сеппуку не просто убивал себя, сделав свое дело, — он рождал нового симбионта, возможно вирус, который поселялся в клетке хозяина. Он так эффективно заполнял нишу, что Бетагемот, по­пробовав вернуться, найдет только вывеску «Свободных мест нет».

Имелись ведь и своего рода прецеденты. Кое-что Така помнила по курсу медицины. Малярию удалось победить, когда обыкновенные москиты проиграли быстро плодя­щемуся варианту, не переносившему плазмодии. СПИД перестал быть угрозой, когда мягкие штаммы превысили число смертельных. Хотя все это были пустяки, болезни, атаковавшие лишь горстку вида. Бетагемот же угрожал любой клетке с ядром: «ведьму» не победишь вакцина­цией всего человечества или заменой одного вида насе­комых другим. Единственное средство против Бетагемо­та — это заражение всей биосферы.

Сеппуку перекроит всю жизнь изнутри. И он может так сделать: его пробивная сила не снилась бедному ста­рому Бетагемоту. Чуть ли не вечность назад Ахилл вы­нудил ее вспомнить и об этом: ТНК способны к дупли­кации с современными нуклеиновыми кислотами. Они способны общаться с генами клетки-хозяина, способны объединяться с ними. Это может изменить все и вся.

Если она не ошиблась — а, зависнув на краю жизни, она была уверена на все сто процентов — Сеппуку — не просто средство от Бетагемота. Это самый решительный эволюционный скачок со времен возникновения клет- ки-эукариота. Решение настолько радикальное, что до него не додумались настройщики и модификаторы, не способные выйти за парадигму «жизни, какой мы ее зна­ем». Глубоководные ферменты, мучительная перестройка генов, позволившие Таке и ей подобным считать себя им­мунными, — не более чем импровизированные подпор­ки. Костыли, поддерживающие дряхлеющее тело после истечения срока годности. Люди слишком привязались к химическому конструктору, на котором миллиарды лет держалось их устройство. Ностальгия могла, в лучшем случае, оттянуть неизбежное.

Создатели Сеппуку оказались куда радикальнее. Они отбросили старые спецификации клеток и начали с нуля, переписывая саму химию живого, изменяя все виды эука- риотов на молекулярном уровне. Неудивительно, что его творцы держали свое детище в тайне: не надо жить в стра­не Мадонны, чтобы испугаться столь дерзкого решения. Люди всегда предпочитали иметь дело со знакомым дья­волом, даже если этот дьявол — Бетагемот. Люди просто не приняли бы мысль, что успеха нельзя добиться лишь мелкими поправками...

Така плохо представляла, как будет выглядеть этот успех. Возможно, замеченные ею странные новые на­секомые были его началом, ведь они вели быструю и короткую жизнь, сменяя по дюжине поколений за се­зон. Ахиллу так и не удалось сдержать Сеппуку, и дока­зательство тому — эти бодрые чудовищные букашки. Он заслонил от инфекции только человечество.

Впрочем, даже тут он обречен на поражение. Рано или поздно спаситель пустит корни во все живое, не ограни­чится членистоногими. Просто для существ, живущих в более медленном ритме, процесс займет больше времени. «Придет и наш черед», — подумала Така.

И гадала: как это будет работать? Как выиграть кон­куренцию с суперконкурентом? Грубой силой? Обыкно­венной клеточной прожорливостью, той же стратегией, которую Бетагемот обратил против биосферы версии 1.0? Станет ли новая жизнь гореть вдвое ярче и сгорать вдвое быстрее, станет ли вся планета быстрее двигаться, быст­рее думать, жить яростно и кратко, как поденки?

Но это — старая парадигма: преобразиться в своего врага и объявить о победе. Существовали и другие ва­рианты, стоило только отказаться от усиления в пользу капитальной перестройки. Уэллетт, посредственная уче­ница Старой Гвардии, и представить себе их не могла. И никто не мог. Как предсказать поведение системы с несколькими миллионами видов, в которой изменили каждую переменную? Сколько тщательно отобранных экспериментальных подходов нужно для моделирования миллиарда одновременных мутаций? Сеппуку — или то, чем станет Сеппуку, — сводил на нет самую концепцию контролируемого эксперимента.

Вся Северная Америка стала экспериментом — не­объявленным и неконтролируемым: спутанной матрицей многовариантного дисперсного анализа и гипернишевых таблиц. Даже если он провалится, мир не много потеряет. Бетагемот капитально сдаст позиции, Сеппуку напорется на собственный меч, и потом — в отличие от действий «ведьмы» — все будет происходить исключительно в пре­делах клетки-хозяина.