Книга La storia - Эльза Моранте

Кстати, два раза подряд в их с Узеппе поездках на мотоцикле участвовала девушка. Хоть звали ее Патрицией, была она обыкновенной простолюдинкой и работала на табачной фабрике. Она была красива, красивее, чем рыжеволосая подруга партизан, но очень боялась быстрой езды, каждый раз умоляя Нино ехать помедленнее. Он обещал, но не выполнял обещания и еще сильней наслаждался бешеной скоростью. Девушка цеплялась ему за талию, обезумев от страха, ее одежду и волосы развевал ветер, она кричала: «Убийца! Убийца!» Однажды на сельской дороге ее крики привлекли внимание двух полицейских на мотоциклах, которые, заподозрив похищение, заставили Нино остановиться. Однако Патриция, со смехом приводя себя в порядок, объяснила случившееся недоразумение и оправдала Нино в их глазах. Все посмеялись, полицейские даже извинились и вежливо попрощались, произнеся несколько галантных слов.

Казалось, Патриция специально говорила: «Не несись!», чтобы потом иметь право пугаться и кричать: «Убийца!» И на лужайке, за деревьями, где оба раза она с Нино лежала на земле, обнявшись, Патриция сначала отбивалась, кричала: «Отпусти! Помогите!» и пыталась прогнать Нино, давая ему оплеухи, кусая и молотя кулаками, но потом вдруг закрывала глаза и, улыбаясь, как святая на иконе, начинала бормотать: «Да, да, да… Ниннуццо… как хорошо… какой ты красивый…»

В первую поездку Патриция шепотом сказала Нино, что ее смущало присутствие малыша, который бродил поблизости на лужайке. Узеппе же не обращал никакого внимания на любовников, он уже столько раз видел, как занимались любовью жители барака в Пьетралате, особенно в последние, нервные для «Тысячи» дни. Сестра Мерчедес в ответ на его «посему?» объяснила, что это была спортивная борьба, финальные поединки. Узеппе, удовлетворившись ответом, больше не обращал на них никакого внимания. Однако во время первой поездки с Патрицией за город он забеспокоился, видя, как та бьет брата, и подбежал, готовый защитить его, но Нино сказал, смеясь: «Не видишь, мы играем? Погляди, какая она маленькая по сравнению со мной. Если захочу, я раздавлю ее одной левой». Узеппе успокоился. А Нино, зная наивность братика, нисколько не смущался, в какой бы момент его игры с Патрицией тот ни появлялся из-за деревьев. Во вторую поездку, увидев, что Узеппе писает неподалеку, Нино даже позвал его: «Иди сюда, покажи Патриции, какая у тебя тоже красивая птичка». Узеппе, не задумываясь, подошел и показал. «Когда вырастешь, — весело сказал Нино, — этой птичкой ты наделаешь кучу маленьких узеппчиков». Узеппе обрадовался новости, не задумываясь, как это может произойти: с таким же успехом Нино мог сказать ему, что будущие маленькие узеппчики вылетят у него из глаз. По правде говоря, Узеппе был живым опровержением теории профессора Фрейда (или исключением из правил?). Он, конечно, был маленьким мужчиной. Все у него в этом смысле было на месте, но пока (поверьте моему свидетельству) он интересовался своим мужским органом не больше, чем ушами или носом. Увиденные им ранее в бараке постельные сцены, как и нынешние объятия Нино и Патриции, возбуждали в нем беспокойства не больше, чем любовные похождения бедняжки Блица или воркование канареек Пеппиньелли. Все это ничуть не трогало его, какое-то таинственное внутреннее чувство давало ему понять, что эти события происходят за пределами его нынешнего маленького мира, на еще недоступном для него расстоянии, как проплывающие вверху облака. Он принимал их как данное, не останавливая на них своего внимания. У него было полно других дел, особенно за городом, на этих весенних лугах.

Однако девушки ему нравились, всякая казалась ему красавицей — и дурнушка Карулина, и рыжая красотка Мария, и теперешняя Патриция. Ему нравились цвет их кожи, мягкость их тела, их звонкие голоса и звук металлических браслетов и стеклянных бус при ходьбе. У Патриции были еще и длинные стеклянные сережки в виде виноградной грозди, ягодки которой, касаясь друг друга, издавали мелодичный звон. Перед тем как заняться любовью, Патриция снимала их и аккуратно клала в сумочку. Во вторую поездку Узеппе, носясь по траве, выскочил на поляну среди деревьев, где в этот момент Нино и Патриция после занятий любовью отдыхали, растянувшись на земле. Отяжелевший Нино распластался на девушке сверху, зарывшись лицом в траву. Его щека касалась щеки Патриции, которая лежала, раскинув руки в сторону, как блаженная мученица на кресте. Голова ее откинулась назад, черные, до бирюзового отблеска волосы были растрепаны. Глаза между подкрашенными тушью ресницами походили на две черные звезды, излучавшие холодный свет; в уголке левого глаза застыла слеза. Полуоткрытый рот в ореоле расплывшейся темной губной помады напоминал небольшую надкушенную сливу, из которой вытекал сок. Под кронами деревьев солнечный свет ложился на землю пятнами, поэтому казалось, что Патриция лежит на куске камчатной ткани. Она была такой красивой, что Узеппе прильнул к ней на мгновение и поцеловал руку у локтя. Потом, довольный, он снова убежал играть.

В тот момент любовники не обратили на него внимания, но позднее, когда они собирались возвращаться, Патриция, вероятно, вспомнила о жесте Узеппе и сказала Нино: «Мне нравится твой братик». (Позднее, правда, стало понятно, что она его к нему ревновала.) Потом она шутливо добавила: «Подари его мне. На что он тебе нужен? Вы даже и братьями-то не кажетесь: совершенно не похожи друг на друга». Нино ответил: «А у нас и на самом деле разные отцы: мой — арабский шейх, а его — китайский мандарин». И на этот раз Узеппе звонко рассмеялся шутке брата: ведь он прекрасно знал, что мандарины — это фрукты и, значит, дети у них — фруктики. Ничто кроме этого не поразило его в ответе брата. Впрочем, он весь уже дрожал от нетерпения забраться на мотоцикл, все остальное не имело для него никакого значения. Шуточный ответ Нино Патриции был единственным его намеком на загадочное происхождение Узеппе, который он позволил себе в присутствии малыша или Иды. Со дня самой первой встречи с младшим братиком в квартире в Сан Лоренцо Нино ни разу не пытался узнать что-нибудь о тайном приключении матери. У него была тяга ко всему скрытому, секретному, поэтому, возможно, ему нравилось иметь такого таинственного брата, появившегося вдруг неизвестно откуда, как если бы его действительно подобрали на улице, завернутого в тряпки.

3

Уже несколько месяцев Давиде Сегре жил в Мантуе в родительском доме, откуда время от времени писал письма Нино. Теперь уже было совершенно ясно, что никто из его семьи, вывезенной в лагерь в 1943 году, не выжил. Бабка по материнской линии, старая и больная, умерла в пути. Дед и родители были умерщвлены в газовой камере в ночь приезда в Освенцим, а сестра, которой было тогда семнадцать лет, угасла в том же лагере через несколько месяцев (кажется, в марте 1944-го).

По-видимому, в доме все это время кто-то жил, потому что среди прочего Давиде увидел на стенах картинки, которых раньше не было. В опустевших комнатах, наполовину свободных от мебели, было порядочно пыли, но не слишком много беспорядка. Большая часть обстановки и семейные реликвии были кем-то похищены. Другие оставались на своих обычных местах, там, где Давиде привык их видеть. Например, кукла с жеманным выражением лица, которую его сестра держала на верхней полке шкафа, все еще сидела там, в своей обычной позе, с пыльными волосами и открытыми стеклянными глазами.