Книга Вакансия - Сергей Малицкий

– Обыкновенная, – поджала губы приемщица. – Руки золотые, да, а так-то обыкновенная. Но пошли, покажу. Да что на нее смотреть, Женька Попова, она и есть Женька Попова. Тоже еще та… То работает, то нет, неделями не приходит, и ведь никто не вспомнит о ней, потом появится, посидит два-три дня, и опять ее нет. Уходит и память за собой утаскивает. Прямо и не знаю. Вот ведь… Смотрины прям…

Конечно же. Как он мог забыть? Или не забыл, если почувствовал что-то тогда на почте? Он столкнулся с ней у выхода из корчмы, которая бестолково месила крыльями фальшивой мельницы ночной загазованный воздух Рязанского проспекта. Настроение было не очень хорошим: шеф устроил корпоратив, при этом или же поскупился, или же порции в корчме были слишком малы, ждать-то их уж точно пришлось долго, но все закончилось самым печальным образом. Мещерский нажрался и уснул за столом. Дорожкин, который пытался заменять улизнувшего по срочным делам шефа, сорвал голос и вдобавок поссорился с Машкой, хотя ссора в том и состояла, что она высказала по телефону все, что о нем думает. К счастью, установленный шефом лимит расходов превышен был всего лишь тысяч на пять, потому как основная часть сотрудников сорвалась с забытой богом окраины куда-то в центр, к несчастью, перерасход пришлось гасить лично Дорожкину, а кроме того, еще и грузить в такси вяло сопротивляющегося Мещерского. Дорожкин расплатился с таксистом, добавив еще на разгрузку и доставку толстяка на третий этаж его дома, а затем вернулся в корчму, доел то, что мог доесть, но пить больше не стал и выбрался на улицу, раздумывая о том, где бы пополнить запасы хорошего настроения. На улице стояла середина осени. Да, середина прошлогодней осени. Листья шуршали над головой, шины шуршали по дороге, и никаких причин для накатывающей хандры, кроме нескольких потерянных тысяч рублей и очередного взбрыка в исполнении страдающего от экономического кризиса шефа, не было. По крайней мере, в этом себя постарался убедить Дорожкин. И вот он вышел из корчмы, предвкушая почти час езды в полуночном метро по дороге в квартиру, где его ждала раздраженная Машка, и увидел ее.

Она спускалась в подземный переход. Дорожкин всего несколько секунд видел обыкновенный, без изъянов и без изысков, профиль, выбившийся из собранных в тугой пучок волос локон над высоким лбом, тонкую шею, и этого хватило, чтобы он забыл и бестолково истраченные деньги, и собственный неудавшийся конферанс, и кислую физиономию шефа, и неуместное опьянение Мещерского. В следующую секунду он уже стучал каблуками по ступеням подземного перехода, проклиная сам себя, что надел на ноги обувь для степа, все равно ведь так и не пришлось не только отбить чечетку, но и каблуками пристукнуть.

– Девушка! Девушка! Минуточку! Прошу вас!

Вот ведь незадача, еще и голос сорвал.

Она остановилась. Замерла в полутемном переходе, словно и не стояла ночь над поверхностью земли и она никого не боялась здесь, на окраине Москвы, дождалась его, чуть-чуть хмельного, растрепанного, восхищенного.

– Что вы хотели?

Смотрела на него спокойно, даже доброжелательно, с некоторым удивлением, но в этом удивлении Дорожкин, к собственному огорчению, не разглядел даже малейшего интереса.

– Минуту. Прошу вас. Одну минуту. Для вас. Только для вас.

И он стал отбивать чечетку. Он отбивал ее так, словно отбивал последний раз в жизни. Цокот его ботинок заполнил переход дробью, ритмом, скоростью. Еще мгновение, и казалось, что искры посыплются на него со стен и потолка. Он летал, парил, плыл над кафелем этого подземного перехода и, когда оглушительной точкой припечатал заключительный стомп, воспринял оглушительные аплодисменты как что-то само собой разумеющееся. Но она не хлопала. Невесть откуда собравшиеся зрители, их было человек пять, тут же стали расходиться, но она осталась стоять. Посмотрела на часы, вздохнула, улыбнулась уже мягче, с ноткой интереса, который, впрочем, глушился какой-то тревогой.

– Минута десять. Вы неточны. Но станцевали классно. Это все?

– Вы куда-то спешите? – спросил Дорожкин.

– Да, я занята. – Она говорила с ним и смотрела ему прямо в глаза. – Очень занята. Простите меня. Прощайте.

– Один вопрос! – Он умоляюще поднял ладони. – Я смогу увидеть вас еще раз?

– Еще раз? – Она задумалась. – Удивительно, что вы увидели меня и в этот раз. Но увидеть еще раз сможете, я иногда здесь бываю. Мне иногда приходится… здесь бывать. Здесь удобный… проход. Да и вообще, надо иногда, знаете ли, отдышаться.

– Отдышаться в Москве? – удивился Дорожкин.

– Не самое плохое место, – смешно пожала она плечами. – Так что если вы прогуливаетесь иногда по Рязанскому проспекту, может быть, однажды столкнетесь и со мной. Но вряд ли меня узнаете.

– Почему? – не понял Дорожкин.

– Так надо. – Она приблизилась к нему на полшага, подняла руку и, расположив ладонь напротив его лица, легонько дунула на него между пальцев. – Мне нужна ровно минута.

Он замер. Он замер и стоял неподвижно, пока она не дошла до конца тоннеля и не исчезла из его поля зрения. Теперь он это помнил, а тогда словно очнулся от обморока, тряхнул головой, оглянулся и не сразу понял, куда ему надо идти и почему он спустился под землю, если мог перебежать улицу поверху? Теперь он это помнил, воспоминание всплыло в его голове как-то сразу, словно лопнула какая-то пленка, и те кадры, которые он до этого смотрел без звука, разжились неплохим саундтреком. Он забыл о ней тотчас и надолго, хотя какое-то недоумение осталось у него в голове. Он даже не стал огрызаться на Машку, которая закатила ему дома привычный скандал, хотя знала, что шеф поручил ему вести этот корпоратив и что Дорожкин не мог отказаться. Хотя мог, конечно, другой вопрос, что и Машка могла отказаться от Дорожкина, но вместо этого она начала создавать ему невыносимые условия жизни. Хотя, как выяснилось, почувствовала что-то и сама. Правда, что она могла почувствовать, если ничего не мог понять он сам, или поселившееся в партнере туманное недоумение было уже достаточной причиной для охлаждения и расставания? В конце концов, они ведь не были женаты. И вроде даже не собирались. Топтались возле невидимой изгороди, и ни один не решался через нее перешагнуть, а уж когда Дорожкин начал в недоумении крутить головой, так уж и желание перешагивать куда-то исчезло.

Прошел месяц или два, и однажды вечером, когда отчего-то не случился даже уже привычный скандал, Дорожкин вдруг сел на диван, вытянул из-под него уже покрывшийся пылью баул и начал упаковывать свои вещи. Машка возилась на кухне и, не видя того, чем он занимается, вдруг пошла по коридору в комнату, начав, видимо, зарнее заготовленную фразу:

– Женя, я думаю, нам нужно рас…

Она запнулась на «рас», когда увидела, что он собирает вещи.

– Два, – сказал Дорожкин, отправляя в баул стопку одежды. – Три, – продолжил он, запихивая пакет с тапками.

– …расстаться, – договорила Машка и ушла в кухню, из которой не выглянула даже тогда, когда он, оставив ключи под зеркалом, захлопнул за собой дверь. Спустился в метро, доехал до «Владыкина», выбрался на поверхность, добрел до Гостиничной улицы и пошатался немного по отелям, пока не нашел тот, в котором имелся какой-никакой вайфай. Снял номер и принялся искать жилье. Почему он отбирал только предложения в районе метро «Рязанский проспект»? За каким лешим он сознательно обрекал себя на утреннюю толчею на выхинской линии? Ведь он не только не помнил ничего о той встрече у корчмы, он даже расставание с Машкой переживал не как счастливо разорванные ни к чему не обязывающие отношения, а как Машкину беду и собственную неудачу.