Книга Тайны Французской революции - Эжен Шаветт

Мрачный, безмолвный, судорожно сжимая кулаки, Точильщик впился взглядом в Пьера, но словно не видел его. Мучительное беспокойство поглотило все его существо, и только одна мысль билась в голове.

– Что вы сделали с Пусетой?.. – повторял он, разбитый страхом за нее.

– Голубчик мой, мы – товарищи и я – умираем с голоду, так позвольте же нам поскорее проглотить что-нибудь. Что за глупости! У нас, слава богу, довольно времени поговорить о голубке… все приходит в свое время к тому, кто умеет выжидать… Вот я, например, не ждал ли одиннадцать месяцев, чтоб потребовать уплаты долга? Видишь, счастливая минута настала. Итак, пей и ешь… даже не ешь, если хочешь… Так как порции маловаты, то мы с друзьями с удовльствием воспользуемся твоим воздержанием.

Говоря так, молодой человек играл стаканом и вилкой, изображая чертовски голодного человека.

– Славное вино! – говорил он, щелкая языком. – Славное вино! Гозье! Рекомендую. Старое, цветистое, нежное, настоящее вино для знатока! Э-э! Точильщик, это ты подогревал ноги какому-нибудь гастроному, чтоб вытащить у него ключ от винного погреба?

Бандит в припадке ярости конвульсивно сжимал под столом ручку столового ножа. Кожоль увидал его движение.

– Знаешь, Шарль, не стесняйся. Если хочешь, я позову Розалию, и она приготовит тебе чашку флер-д’оранжевой воды… говорят, это отличное средство для успокоения нервов.

Точильщик схватился за голову дрожащими руками.

– Говорите же о Пусете, ради самого Неба! – бормотал он.

– А! Как хорошо звучит твое: «Ради самого Неба!» Безукоризненное подражание! Ты повторяешь даже интонацию… Вот, видишь ли – я при этом, конечно, не был – но так и слышится голос гонесского фермера, которому ты изжарил ноги в прошлую ночь… как говорил Ангелочек. Да, кстати, знаешь что с ним случилось! Мы оплакиваем его, нашего кроткого друга… Он стянул себе шею слишком туго галстуком и задохся.

Точильщик не отвечал, он сидел, мрачно насупившись, положив локти на стол, кусая кулаки, с глазами, налитыми кровью, и задыхаясь от сдерживаемой ярости. Он чувствовал, что враг использовал его единственную слабость и этим парализовал его волю и энергию.

– Теперь, – сказал Кожоль, отодвигая пустую тарелку, – побеседуем немножко и о наших делишках. Точильщик, не бойся говорить перед этими господами… Что до скромности, они немы, как две рыбы. Так что ты говорил?

– Отдайте мне Пусету, – повторял Шарль.

– Да ты дал мне ее на сохранение, что ли?

– Вы ее похитили!

– О! Уж и похитили – какое гадкое слово! Чем ты докажешь, что милая девушка не ушла добровольно, узнав, что ее возлюбленный – подлый негодяй?

Точильщик судорожно выпрямился.

– Вы лжете! – крикнул он.

– Ах ты! Мерзкий негодяй!

– Да, лжете! Послушайте, граф! Я смертельно ненавижу вас и, если я выпутаюсь из этой западни, я призову на помощь все силы души, чтоб изобрести средство отомстить вам – отправить на тот свет в адских мучениях.

– Ага! По крайней мере, вы откровенны сейчас.

– Если бы пришла эта минута мщения, – продолжал Точильщик, а вы просили бы у меня одного часа свободы, давши слово вернуться… я бы отпустил вас, уверенный в вашей чести. Вы лжете, да, лжете, говоря, что Пусета узнала, кто я таков. Один только человек мог открыть ей эту тайну, и этот человек – вы… но вы дали мне слово скрыть от нее истину… Поэтому вы лжете, утверждая, что Пусета узнала все.

Кожоль был тронут словами разбойника, воздававшего дань его честности.

– Да, Точильщик, ты прав. Твоя возлюбленная ровно ничего не знает.

С этим ответом вздох счастья вырвался из груди Шарля.

– Выслушай и ты меня, – продолжал граф. – Твои зверские злодейства меня не касаются. Рано или поздно ты дашь в них отчет правосудию. Если б я пригрозил выдать тебя полиции, то напрасно ждал бы твоей откровенности. Я знаю, что ты непреклонен, и даже страх смерти не развяжет твой язык. Только беспокойство за Пусету способно лишить тебя сил и осторожности. Я сделал верный ход, завладев твоей любовницей. Что готовит тебе будущее – не знаю и не хочу торопить твое падение. В этом – раз ты веришь моему слову – клянусь, что предоставлю правосудию действовать самому.

– Чего же вы хотите в таком случае? На каких условиях вернете мне мою женщину?

Кожоль взглянул Точильщику прямо в глаза и медленно произнес:

– Я тебе продаю ее.

Шарль, по-видимому, размышлял некоторое время, как будто старался прежде отгадать скрытые причины предложения своего противника.

– Сколько? – спросил он наконец.

– Миллионы!

– Надо по крайней мере определить сумму.

– Столько миллионов, сколько их в сокровище покойного Сюрко.

Загадочная улыбка мелькнула на губах поджигателя.

– Покойного Сюрко? – переспросил он.

– Да, первого супруга прелестной женщины, которую ты счел почему-то за нужное уложить однажды ночью рядышком с моим другом.

– Но у меня нет этого сокровища.

– О! – оказал граф. – Желание увидеть Пусету заставит тебя найти его.

Шарль размышлял с минуту.

– Хорошо, – отвечал он, – я выдам это сокровище… но с двумя условиями.

– Какими?

– Первое – вы мне дадите время отыскать его.

– О-о! Отыскать… ты ведь знаешь, где оно… ну, да ладно, продолжай, если считаешь нужным строить из себя скромника… Сколько времени ты требуешь?

– Три месяца.

– Это долго.

– Может быть, вы получите его и завтра… или через месяц… или три. Я называю крайний срок.

Пьер видел, что надо было согласиться.

– Принимаю этот срок, – сказал он. – Посмотрим – другое условие.

– Пока я буду искать, вы не предпримете ничего против меня… в чем бы то ни было.

В эту минуту графа поразило одно воспоминание.

– Да, – сказал он, – но сначала отдай мне моего слугу Лабранша.

Точильщик отрицательно покачал головой и повторил:

– Ни за что на свете!

– Но я обещал позаботиться об его освобождении, когда сам буду на свободе!

Та же странная улыбка появилась на лице бандита, и он снова повторил:

– Ни за что на свете!

– Ну пускай, согласен, – проговорил Кожоль, вынужденный изменить слову, данному Лабраншу.

Шарль, в свою очередь, взглянул в глаза Кожолю и сказал с волнением, которое тщетно силился подавить:

– И, пока сокровище не найдено, вы беретесь защищать Пусету от всяких невзгод и молчать о моей тайне?

– Клянусь тебе. Не хочешь ли еще чего потребовать?