Книга Дарвин - Максим Чертанов

В XX веке швед Ф. Уллен доказал, что у людей творческих дофамин меньше, чем у обычных, задерживается в участке мозга «таламус», где «фильтруется» информация. Такой человек может схватывать проблему целиком, а не по кусочкам; следствие — инсайты, нестандартные решения, причудливые ассоциации. (То же происходит в таламусе у шизофреников: поэтому иногда гении страдают шизофренией.) Вот почему Дарвин так часто «угадывал»; вот почему от познания он получал наслаждение и его тянуло познавать все больше… Он родился с избытком дофаминовых рецепторов в мозгу, что обусловило и усиленное стремление знать, и острейшее наслаждение от этого занятия, а то, что дофамин не задерживался в маленьком участке его мозга, позволило ему решать сложные проблемы одним махом. И все это делало одно вещество, и один механизм «награды» побуждал червя двигаться, а ученого — изучать этого червя; и вот они с разных концов микроскопа глядят друг на друга, то есть глядели бы, если б у червя были глаза…

В мае, после того как Дарвин отправил Меррею «Движение растений», Эмма докладывала Леонарду: «Отец дрессирует червей, но с малым успехом, так как они слепые и глухие. Они, однако, очень забавны, часами висят на капустном листе, пытаясь затащить его в рот, и дергают его так, что лист весь трясется». Черви боялись дневного света, Дарвин не спал ночи, наблюдая за ними с красным фонариком. Он дул на них — они прятались в норки. Он осторожно подносил к ним раскаленную кочергу — они «улепетывали как кролики»; значит, им знакомо чувство страха, ведь он до них не дотрагивался. Домашние играли червям на флейте, дудели в дудки; черви реагировали на фортепьянную музыку, но, когда их горшочки поставили на крышку рояля, испугались вибрации. Они различали ноты, по крайней мере одну. Их соблазняли французскими духами, табаком, уксусом, но к запахам они были равнодушны.

Из еды они больше всего любили капусту и морковку и «кажется, наслаждались». Ели мясо и своих мертвых собратьев, за что были названы «каннибалами». Основным их блюдом на воле были листья: отщипывали от них кусочки, тащили в нору, которую выстилали увядшими цветками, перьями; на зиму нора закрывалась дверцей. Норы строили двумя способами: мягкую землю раздвигали, твердую глотали и, переварив, хвостом раскидывали вокруг норки. Дарвины вычислили, что за сутки червяк пропускает через свое тельце четыре-пять граммов земли; выходило до четырех тонн на гектар. (Теперь известно, что черви могут переработать до 50 тонн на гектар.) Переваренная ими земля была рыхлой, полезной для сельского хозяйства. Они заслуживали книги, и осенью 1880 года Дарвин начал писать ее: «Образование растительного слоя деятельностью дождевых червей» («The formation of vegetable mould, through the action of worms»).

В сентябре съездили в Кембридж на съезд БАРН, Эмма наняла специальный вагон, чтобы меньше беспокоить мужа, но тот чувствовал себя отлично, водил ее на экскурсии и бегал с визитами. Потом навещал Эразма и Генриетту в Лондоне и хлопотал о делах Уоллеса: тот делал неудачные инвестиции и крайне нуждался. Дарвин еще в 1879-м пробовал выбить ему пособие, но Гукер сказал, что все возмущены пропагандой спиритизма, которой тот занимается, никто не хочет помогать, теперь Гукер сдался, Дарвин составил петицию к Глад стону, вновь ставшему премьером, и Уоллес получил пенсию в 200 фунтов. Бразилец де Соуза написал, что один плантатор выводит новые сорта сахарного тростника, привязывая стебель одного сорта к другому веревочкой. В веревочку Дарвин не поверил (хотя помог де Соуза опубликовать статью), но, может, новые сорта получатся от ядов? Возобновил эксперименты по искусственному мутагенезу и увлекся так, что едва червей не бросил.

Конец года был суматошный: эпидемия у свиней, на забой требовалось разрешение мирового судьи, Дарвин ежедневно выдавал их и слушал сетования фермеров. В ноябре вышло «Движение растений», все смеялись: старик выжил из ума, нашел у гороха нервы и мозги… Но пангенезис приучил Дарвина к тому, что над его детьми смеются, и он упрямо писал медику Д. Пейджету, с которым обсуждал болезни растений, что кончик корешка фасоли, получив внешнее воздействие, «передает приказ, заставляющий верхнюю часть корня сгибаться… кончик корешка является в некотором роде мозгом всей растущей части корня!». (Пока наука признала у растений лишь аналог нервной системы; о «мозге» серьезные исследователи не говорят.) В декабре он побывал у Эразма и Каролины, под Рождество в Дауни приехали супруги Ковалевские, Софья интереса к червям не проявила, но увлеклась астрономическими работами Джорджа. В январе 1881 года приезжал Роменс с женой, хозяин был оживлен и бодр. Февраль прожили у Генриетты, Дарвин встретился с заочным противником, Аргайлем, болтали об орхидеях, понравились друг другу. Месяц посидел дома, опять вскочил: надо съездить к Хорасу Кажется, за последние 30 лет он никогда столько не разъезжал.

Весь 1881 год он обсуждал с коллегами интеллект животных. Роменсу, 16 апреля, о червях: «…они до некоторой степени руководствуются разумом, во всяком случае, не подчиняются слепому инстинкту». Гальтону рассказывал, что черви, собираясь умирать, выползают из нор — возможно, стремятся ускорить смерть, ибо паразиты причиняют им мучения. Инстинкт это или разум? Он консультировался с энтомологом Л. Фабром, одним из немногих французов, которых признавал: как насекомые запоминают дорогу? Что-то связанное с магнитным полем? С Джорджем закрепляли на жуках магниты, некоторых это сбивало с толку, и они шли не домой, а бог знает куда. Увы, всего не успеть, надо сосредоточиться на червях. По сравнению с муравьями и жуками они были глуповаты. И все же они думали.

Червь всегда брал лист не за основание, а за кончик: «Он различает форму листа и находит острый конец, позволяющий провести операцию самым экономным путем… Наблюдается разумная форма поведения, в основе которой, видимо, стоит "расчет", делающий это поведение самым целесообразным». Но, может, кончики листьев просто вкуснее? Дарвин давал червям кусочки бумаги в форме листа: они безошибочно находили острый конец. Что об этом думает современная наука? Исследователь Мангольд взял лист растения и вырезал из него треугольный кусочек «вверх ногами», то есть так, чтобы из кончика получилось основание. Червяки стали хватать треугольник за основание, значит, они не различают форм, а просто всегда берут лист за ту часть, которая дальше от черенка. Другой опыт: палочку с одного конца смазали соком из кончика листа, с другого — из основания. Червяки безошибочно выбирали сок кончика. Если палочка не была смазана, они хватались за любой конец. Стало быть, в кончике листа содержится что-то вкусное, чего в основании нет, червь реагирует на это, а не на форму. Но как быть с опытами Дарвина, ведь бумажные треугольники он ничем не мазал, а черви все же выбирали острую верхушку? Польский биолог Я. Дембовский помещал их в лабиринт в форме буквы Т; когда они доползали до вершины, им предстоял выбор: повернуть направо, где ждал удар током, или налево, где была еда; вскоре они безошибочно запоминали, куда двигаться. Раз они так умны, может, просто хотели угодить Дарвину, который их прославил?

Роменс описал свои опыты с растениями, подтверждающие, что в их телах под действием света движутся какие-то вещества, Дарвин ликовал: ага, есть, а значит, они должны быть и у зверей! Коллеги опять смеялись: старик не смыслит в химии, выдумал какие-то вещества, когда всякий дурак знает, что у животных сигналы, передаваемые по телу, имеют электрическую природу! (А в 1902-м были открыты гормоны, а в 1930-х — нейромедиаторы, а теперь мы знаем, что механизм действия гормонов и подобных веществ у растений, червяков и у нас действительно один…) Дарвин загорелся: надо светить на червяков и на растения разными цветами спектра, устраивать вспышки. Но не смог: не было аппаратуры. Уже в XXI веке поляк С. Карпинский, изучавший растение резуховидку, доказал, что она по-разному реагирует на красный, синий и белый свет, и предположил, что в зависимости от цвета запускаются разные химические реакции, приспосабливающие растение к изменениям времен года.