Книга Сталин и мошенники в науке - Валерий Сойфер

Наиболее общий ответ на поставленные выше вопросы связан с тем, что при отсутствии контроля со стороны общества за деятельностью руководителей государства последние присваивают себе право делать всё, что они посчитают нужным. То, что невозможно в демократических государствах, позволительно деспотам и тоталитарным правителям. Когда руководители-деспоты берут на себя роль верховных жрецов-повелителей в различных сферах, включая науку или экономику, требующих глубоких профессиональных знаний, провалы становятся неизбежными. Именно это случилось во времена бесконтрольного правления Сталина, когда он присвоил себе право решать, как должны развиваться многие науки и отстранил от руководства ею ученых. Тоталитарный стиль владычества обусловил именно то, что государственная система при Сталине не гарантировала главенства в решении научных споров специалистам, и ведущие ученые были лишены права выступать экспертами при решении научных проблем. Векторы развития науки, её финансирование и руководство направлялись сообразно сталинским интересам и контролировались партийными органами в Москве и на периферии. Безусловная подчиненность сталинским приказам заменила логику развития научных дисциплин. Вслед за Сталиным научных шарлатанов обласкивали и продвигали на командные высоты другие партийные боссы.

Научных знаний у недоучившегося священника Сталина не было. Именно с образованностью у него, как, впрочем, и у многих других руководителей страны, дела были плохи. Сталин вовсе не был дурачком. Природной сообразительностью, хитростью, большой памятью на имена и поступки всех его окружавших он обладал, но вот систематического образования даже в объеме техникума не получил, а власть захватил неограниченную. Поэтому он потерял самоконтроль, брался судить и о том, что такое "сумбур вместо музыки" (обвиняя великих композиторов Д. Д. Шостаковича и С. С. Прокофьева в непрофессионализме), и "в языкознаньи знал толк". Он был твердокаменно убежден, что внешняя среда лепит наследственность организмов, что всё вокруг — и живую природу, и поступки людей, и общество в целом, и мировой порядок — посильно видоизменить, приспособить и преобразовать по его предписаниям.

Из-за недостатка знаний у Сталина копилось неверие в ученых, развилось нежелание спрашивать их совета. Он полагался на таких же людей полузнания, каким был сам. Этим же объясняется его наивная вера в чудеса, такая как надежда на спасение от неурожаев с помощью ветвистой пшеницы или в зарождение живого из неживого. Ведь, вроде бы, кремлевскому вождю нетрудно было оценить контрпродуктивность и просто глупость Лепешинской, но вместо трезвого взгляда на чудовищную нелепость её претензий, он выдал ей Сталинскую премию и приказал восхвалять её. Сочетание общей недообразованности с необыкновенным апломбом выскочки и хитреца объясняет этот порок личности Сталина. Покровительство мошенникам и тяга к самовозвеличиванию и представлению себя умудренным вошли у него в привычку, стали доминантой в поведении.

Из его полузнания вытекало и другое важнейшее свойство характера — он не мог воспринимать без крайнего озлобления попытки оппонентов на любых уровнях возразить ему в каком угодно вопросе. То, что составляет порой главную изюминку научных, да, впрочем, и политических споров — противостояние взглядам оппонентов, умение в ходе диспута опровергнуть суждения противоположной стороны и внести коррективы в собственные построения — было чуждо Сталину. Он знал лишь один способ возражений оппонентам — физическое их устранение под любыми надуманными предлогами. Репрессии против ученых во времена Сталина до сих пор не оценены полностью. Их масштаб огромен. Многие поплатились жизнью за противостояние Сталину, судьбы тысяч советских ученых были изуродованы. Их преследования не представляли собой частное дело каждого пострадавшего, страна теряла талантливых и продуктивных, а в лидеры возносили проходимцев. Этими действиями стране был нанесен немыслимый ущерб.

Разрушение общественной морали и насаждение специфического языка грязных политических порицаний, навешивание ярлыков, стали характерными для сталинской эры, предоставили плодородную почву для взращивания в научной среде особого сорта "научных обвинителей". Эти жуликоватые квази-прокуроры научного толка заменяли правдивую аргументацию домыслами, псевдореволюционными ярлыками или цитатами из "классиков марксизма-ленинизма-сталинизма". Они хлестко обругивали талантливых ученых и вели дело к тому, чтобы не только выдавить их из науки, но и фальсифицировать криминальные обвинения, ведшие к арестам и тюремным заключениям. Трагизм ситуации усугублялся тем, что Сталин не ограничил себя идеологическими запретами, но установил настоящий террор против ученых. В книге показано, что подавляющее большинство тех, кто персонально возражал Сталину по разным поводам, были арестованы без законных оснований, обвинены в недоказанных уголовных преступлениях или враждебных проступках и часто казнены.

Главенство шарлатанов и их покровителей принесло также иной вред. Насаждавшаяся Сталиным идеология корежила установленные веками принципы цивилизованного поведения и морали, учила массовому вранью, заставляла под страхом репрессий называть белым то, что на самом деле было окрашено в черный цвет. Новые поколения людей вырастали в этом царстве кривых зеркал, и воспитанные во всеобщей атмосфере вранья жители стран социализма уже не задумывались над глубиной морального падения всего их общества. Мощные отголоски этого зла сохраняются и сегодня, и еще долго людям придется излечиваться от болезней, рожденных тиранией Ленина и Сталина.

Важную роль в расцвете псевдонауки играли грамотные специалисты, отлично понимавшие суть псевдоновинок, но предававшие науку и цинично соглашавшиеся с "мнением вождей и партии". В каждой из запрещаемых дисциплин нашлись беспринципные "жрецы", с показным восторгом, вдохновенно приветствовавшие любую ахинею, поддержанную верхами. Эти приспособленцы даже стряпали фальшивые доказательства правильности ахинеи в надежде заручиться одобрением властителей и собственным возвышением. Они восхваляли создателей глупости и травили настоящих ученых. Они могли по-разному выражать свои аргументы, старались держаться независимо и отлично от других "восхвалителей", но никакими отличиями нельзя было маскировать убогое личностное подобие всех соглашателей. Насколько более интересно на их фоне выглядят личности тех, кто противостоял соглашателям, кто, невзирая на возможные репрессии, находил силы переступить через страх и не поддаться так называемому "единству всего советского общества"!

Власти, используя предательство науки приспособленцами из стана ученых, "певших в унисон" с политиканами и пропагандистами, умело формировали так называемое "общественное мнение" простолюдинов. Под прикрытием этого флёра будто бы "всенародного одобрения", а нередко и под улюлюканье предателей науки, рвавшихся к постам и званиям, по всей стране непокорившихся диктату ученых, не выказавших склонности и умения изгибать позвоночник в заданном партией направлении, выгоняли с работы или даже арестовывали. Их несгибаемость называлась косностью или вредящим делу консерватизмом, неспособностью брать на себя наказы вождей и партии.

Противостояние честных ученых неправде и схватки с обезличенным, но обученным и прирученным репрессиями социумом, требовали от рыцарей науки мужества. Страшная сила одураченной толпы особенно наглядно видна на примере судеб непокорившихся диктату одиночек, этих рыцарей науки, святых в своей вере в правду и сохранивших уважение к собственной личности. Описанные в книге детали их преследований не могут не поражать, и остается только преклоняться перед теми одиночками, кто оставался верен принципам и продолжал не соглашаться ни со Сталиным, ни с приспособленцами к его взглядам. Эти герои-одиночки, используя старые термины, выписали индульгенцию российской науке в историческом масштабе.