Книга Сталин и мошенники в науке - Валерий Сойфер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Никакой научной дискуссии на сессии не было. Это был шабаш обскурантов. Ни одно выступление (кроме письменного выступления Бериташвили, Генецинского, Рожанского) не было научным выступлением. Оперировали словами условный и безусловный рефлексы, но к науке это не имело отношения. и Сессия — страшнейший средневековый обскурантизми Те, кто должен был выступить, не только обязаны были обелить линию сессии, но лица, попавшие в черный список, должны были сказать о ненаучности своих исследований. Это было мракобесие!" (23).
Сходную оценку можно было недавно прочесть в статье президента Независимой психиатрической Ассоциации России Ю. С. Савенко:
"Научная содержательная бессмысленность сессии бросается в глаза. Это была срежиссированная Сталиным кампания, преследовавшая чисто политические цели, использовавшая идеологические поводы, антисемитизм и карьерные аппетиты" (24).
Павловская сессия завершилась очередными перетрясками исследовательских и учебных программ в Советском Союзе: многие направления исследований в научных учреждениях были запрещены, те, кто "добился успеха" на сессии, вносили свои исправления в государственные и отраслевые планы, под которые государство выделяло финансирование, в учебники вставлялись страницы с изложением основных выводов из доклада К. М. Быкова и других "победителей Павловской сессии", а фразы с изложением взглядов, принятых в мировой науке, безжалостно корежились, чтобы соответствовать сталинским воззрениям.
Для некоторых из тех, кого громили наиболее рьяно, например, для Л. А. Орбели последствия были помягче, чем для оставшейся в заключении Л. С. Штерн, а академика Бериташвили поместили под домашний арест, продолжавшийся три года — до смерти Сталина в 1953 году (25). За эти три года он написал книгу "Учение о природе человека в древней Грузии (IV–XVI вв.)", опубликованную в 1957 году на грузинском и в 1961 году на русском языках.
По окончании сессии для тех, кто проявил лояльность к сталинским требованиям и был поддержан аппаратчиками ЦК партии, наступила пора захвата постов и званий. Разумеется, с середины июля 1950 года Орбели был освобожден от руководства всеми возглавляемыми им учреждениями, ему сохранили лишь заведывание физиологической лабораторией Естественно-научного института им. П. Ф. Лесгафта. Быков, как и положено, получил главный "подарок": был назначен директором Института физиологии им. Павлова АН СССР. Ему же присудили первому только что учрежденную золотую медаль имени И. П. Павлова Академии наук. Но административное возвышение не принесло морального удовлетворения и уважения коллег. Многие его попросту сторонились, а в более позднее время можно было прочесть в печати и такое заключение, данное академиком РАН Н. Н. Никольским и кандидатом наук Д. Л. Розенталем:
"В 30-е годы (прошлого века — В. С.) в нашей стране началось беспрецедентное наступление на науку власть предержащих, которое ничего, кроме вреда, государству принести не могло. Чтобы подчинить интеллигенцию, наряду с физическим уничтожением ее представителей, созданием атмосферы страха была развернута кампания, направленная на моральное низвержение деятелей науки и культуры. Даже нравственные люди вынуждались порой на поступки, влекущие за собой потерю самоуважения, что превращало их в мягкий воск в руках власти. Делались попытки (к счастью, не всегда успешные) найти в каждой научной области своих маленьких сталинов, с помощью которых эта политика осуществлялась. Такими были: в генетике — Т. Д. Лысенко, в цитологии — О. Б. Лепешинская, в физиологии — К. М. Быков" (26).
Наградили должностями и других "главных выступавших": Асратяна назначили директором Института высшей нервной деятельности АН СССР и одновременно профессором кафедры физиологии 2-ого Московского медицинского института. Получили повышения и другие "активные выступавшие". Заполучив должности, те, кто интриговал до сессии, не прекратили своих "дерзаний" на поприще склок и после нее. "Как вспоминал Аршавский про Айрапетьянца:
"Я не знаю более талантливого и гениального авантюриста. Он мог держать в голове десятки комбинаций, как поступить в том или ином случае, причем действуя чужими руками. Айрапетьянц был вовлечен в игру, так как это соответствовало его желаниям. Во время войны он проштрафился, Орбели его спас, сделав своим личным адъютантом, а потом Айрапетьянц "отблагодарил" Леона Абгаровича. Это показало моральный облик ученика…" (27).
Продолжая свои воспоминания, Аршавский добавлял к моральному портрету активных участников Анти-Павловской сессии:
"После обретения власти они оказались как пауки в банке. Кто первее? Это была самая неприличная драка на глазах у всей физиологической общественности. Так, например, Асратян считал Анохина жуликом и делал все возможное через ЦК, чтобы помешать ему… Анохин, формально якобы пострадавший после сессии, присвоил себе понятие Ухтомского о функциональной системе. Но ничего общего с системными принципами это понятие Анохина не имело. Сам Ухтомский называл Анохина разбойником, ушкуйником с большой дороги" (28).
Научные заслуги "творцов успеха Павловской сессии" были отлично известны коллегам и при удобных обстоятельствах они отдавали должное этим "творцам". Об одном из наиболее комичных случаев повествует в своей книге С. Э. Шноль:
"После триумфа Павловского учения победители разбирали должности и звания. На заседании Биологического Отделения Академии Наук СССР происходили выборы в академики. Баллотировался член-корреспондент Э. А. Асратян в действительные члены. Его заслуги с трибуны в пышных выражениях живописали перед голосованием члены Отделения — академики. Заслуги и достоинства были бесспорны. Выступили почти все. После вскрытия урны с бюллетенями оказалось, что все против! Каждый надеялся, что хоть один будет "за"…" (29).
Можно отметить, что научные достижения еще одного из главных участников Анти-Павловской сессии Иванова-Смоленского и до нее и позже подвергались критике (30).
Как было рассказано в предыдущей главе, после сессии контролировать то, как будут вести себя раскритикованные по сталинскому приказу ученые, было поручено "Павловскому Научному Совету" при президиуме АМН. Через полтора года после смерти Сталина деятельность совета была осуждена на Всесоюзном съезде физиологов.
"Не творите дела злого я
Мстят жестоко мертвецы."
"и разве веку не в убыток
то зло, что он в сердцах посеял?
Пока есть бедность и богатство,
пока мы лгать не перестанем
и не отучимся бояться, -
не умер Сталин."
Как стало возможным, что в СССР оказались под запретом отрасли философии, педология, генетика, кибернетика, клеточная теория, математическая статистика, теория резонанса в химии, релятивисткая теория в физике и ряд других дисциплин, а вместо них расцвела псевдонаука? Каков был механизм отторжения настоящей науки и устранения честных ученых от творчества? Как шарлатанам удавалось занимать ведущие позиции в огосударствленной науке и бесконтрольно шаманствовать под патронажем руководителей страны? Кто виноват в этом чудовищно непродуктивном крене в сторону лженауки и прямого очковтирательства, если государству были нужны победы "на всех фронтах социалистического строительства", и только наука могла питать индустрию, сельское хозяйство, военно-промышленный комплекс, медицину и вообще все отрасли хозяйства? Разбору этих проблем посвящена настоящая книга.
