Книга Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова

Обедая вместе со всеми, я вспомнила, что когда-то угощала Андре Жида форелью под белым соусом за отлично сервированным столом, а теперь сижу на полу и ем руками. После обеда каждому поливали из чайника, и, вымыв руки, все шли снова ломать початки и только закончив работу отправлялись по домам.

Когда я собралась уезжать в Москву, Оля вспомнила про кастрюлю с оливками. Они оказались черными и вкусными, как те королевские маслины, которые мы с Бабелем покупали в Одессе.

Мои поездки к Аруту и Оле иногда приходились на позднюю осень. Купаться в море было уже холодно, и я один раз попросила Арута съездить навестить его сестру Варсеник.

Она к тому времени вышла замуж за вдовца с сыном, которому было лет тринадцать-четырнадцать. Их дом, расположенный недалеко от Пицунды, состоял из одной большой комнаты с очагом в виде плиты с духовкой, маленькой спальни и кладовой. К дому примыкала пристройка на деревянных столбах, где было несколько спальных комнат с постелями, ватными одеялами и подушками. Пока Варсеник жарила индейку и готовила другую еду к ужину, мы разговаривали с ее мужем Евгеном о жизни у них и в Москве. Мальчик, сын Евгена, залез на дерево, собрал мелкой сладкой хурмы и поставил ее передо мной. Поужинав и еще поговорив немного, Варсеник проводила меня в одну из спальных комнат пристройки и дала два ватных одеяла — в комнате пристройки было адски холодно. Согреваясь под одеялами, я подумала: сколько же гостей спало на этих простынях, под этими одеялами без пододеяльников. Но мысли эти я скоро отбросила и, согревшись, заснула.

Утром после завтрака мы с Арутом пошли к морю, погуляли по берегу у поселка Пицунда, известного в России курорта. Затем вернулись в дом Варсеник, попрощались с хозяевами и электричкой уехали домой, снова проехав через мои тоннели.

В другой свои приезд к Аруту и Оле, также поздней осенью, я настояла на том, чтобы мы поехали к дяде, тому самому у которого Арут и его младший брат Самуэль жили в детстве, когда их отец Маргос должен был уехать в Константинополь, скрываясь от преследования властей.

Мы решили плыть до Гагр на небольшом теплоходе. На море начался шторм, не такой большой, но Олю укачало, ей было очень плохо. Мы с Арутом морской болезнью не страдали. Из Гагр мы пешком отправились к дому дяди, расположенному высоко на горе. Шли по узкой каменистой серпантинной дорожке, поднимаясь все выше. Казалось, что ей не будет конца, так долго мы по ней шли.

Дом был недавно построен, в его нижней части располагалась кухня и кладовые, на верхнем этаже — большая комната типа гостиной и спальни. Нас принимали в гостиной и угощали жареной индейкой и всякими домашними солениями. Заставили меня выпить рюмку водки, и дядя Арута благодарил меня словами: «Если бы не ты, не знаю, когда бы я увидел у себя Арута и Олю».

После обеда все пошли осматривать сад. Живя в одиночестве на этой горе, можно было распоряжаться прилегающими к дому участками земли, и на ней были посажены деревья слив, инжира, хурмы, яблонь и груш, а также отдельные плантации цитрусовых. Была целая аллея, образованная виноградом различных сортов. Сад великолепный и очень ухоженный, в таком саду мне еще не приходилось бывать в Абхазии.

Воду брали из горной речки, протекавшей под горой; ее привозил осел. Наверху ему навешивали два бочонка по бокам спины, шлепали рукой, и осел сам отправлялся за водой. Внизу всегда дежурил кто-то, кто наливал эти бочонки, и осел сам отправлялся по тропинке наверх к дому.

Домой мы возвращались электричкой. Вечерами мы с Олей очищали с веток лавровые листья, которые Арут продавал на базаре в Москве и однажды с ними доехал до Новосибирска. И в Москве, и в Сибири лавровый лист стоил очень дорого, поэтому Арут засадил все свободные места своего сада кустами лавра. В то время как мы очищали лавровые листья, Арут варил самогон из слив. Увидев это, я спросила Арута, разрешается ли это занятие члену партии, каким он был. Я знала, что в стране идет борьба против самогоноварения. На мой вопрос Арут ответил, что было даже заседание партийного комитета, на котором разрешили всем членам партии варить самогон, так как иначе пропадают сливы и другие фрукты, которые все имеют, и даже секретарь партийной организации.

В это время к нам приходил Самуэль и очень смешно рассказывал, как он ловит женщин, крадущих мандарины во время их сбора. Он обнимал женщин, уходящих с работы, как бы ухаживая за ними, и наощупь обнаруживал у них на теле мешочки с мандаринами. Его рассказы были до того смешными, что мы все просто умирали от смеха.

Когда мне удавалось приехать в Новый Афон летом, основное время я проводила на пляже, встречалась с Ольгой Щекиной и ее мужем Яковом Виленкиным, и мы вместе купались, гуляли и много разговаривали.

Здесь же, в Новом Афоне, 28 октября 1966 года я начала записывать мои воспоминания о Бабеле. Пустынный берег моря. Курортников почти нет, а солнце и море, как летом. Запись вела не в хронологическом порядке, а по отдельным воспоминаниям, приходящим в голову. Начала с моего первого приезда с Бабелем в Молодёново.

Стоя как-то на крутом берегу оврага и глядя на пасущееся стадо, Бабель сказал, задумавшись: «Уполовиненное поголовье».

Архив Бабеля

Архив Бабеля, изъятый при его аресте и содержащий двадцать четыре папки с рукописями, записные книжки, фотографии, письма, не найден до сих пор. Но кроме широко публиковавшихся произведений, у Бабеля были и ранние рассказы, печатавшиеся при его жизни всего один раз. Сохранилось много писем, адресованных редакторам журналов и газет, друзьям и знакомым, матери и сестре.

Я собрала эти письма, а также все публикации Бабеля, киносценарии, воспоминания и многое другое.

Когда в Союзе писателей была создана комиссия по литературному наследию И. Э. Бабеля, мне стали передавать и присылать кое-что из ранних рукописных произведений Бабеля, а также первые издания его книг.

Фотографические и машинописные копии публикаций из журналов и газет я получила из Ленинской и Исторической библиотек. Часть из них я нашла сама, большее же число их мне передали те молодые люди, которые сейчас же после реабилитации Бабеля начали работать над диссертациями по его произведениям. Первым таким молодым человеком был Израиль Абрамович Смирин, затем Сергей Николаевич Поварцов, Янина Салайчик из Польши и другие.

Рукописные автографы рассказов «Мой первый гонорар» и «Колывушка» до сих пор находятся в Ленинграде, теперь у сына Ольги Ильиничны Бродской, которой Бабель их подарил. Военный дневник Бабеля 1920 года, наброски планов рассказов, записную книжку, автографы начатых рассказов «У бабушки», «Три часа дня», «Их было девять» мне переслала из Киева Татьяна Осиповна Стах, получив их у М. Я. Овруцкой, у которой Бабель останавливался иногда, бывая в Киеве.

С конармейским дневником у меня было много работы и трудностей, так как Бабель писал его в походных условиях, то сидя верхом на коне, то на постое, где останавливались воинские части, то в саду, сидя на траве, или в кладовнях.

Расшифровать его стоило большого труда не только из-за неразборчивого почерка, но еще и потому, что многие слова писались сокращенно, многие на французском языке, на немецком, идиш, иврите. Я перепечатывала дневник три раза, расшифровывая все больше непонятых слов. Дневник велся как черновик для использования его в будущем при написании рассказов. И многие рассказы Бабеля из «Конармии» действительно писались по этому дневнику. Он вовсе не предназначался для издания, но материал, содержащийся в нем, был настолько интересен, что пришлось напечатать его сначала в журнале «Дружба народов», а затем в двухтомнике сочинений Бабеля, составленном мной в 1990 году для издательства «Художественная литература».