Книга Кошки-мышки - Вера Каспари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лифт вздрогнул и остановился. Манн, извинившись, обогнал нас на выходе. Лола показала его удаляющейся спине «длинный нос».
До «Алгонкина» мы доехали на такси. В фойе толпились люди. Одни хотели поглазеть на знаменитостей, другие – чтобы поглазели на них.
– Двадцать лет прошло, а ничего в этой помойке не изменилось, кроме разве что костюмов, – заметила Лола. – Когда я сюда ходила, юбки носили такие короткие, что одно дуновение ветерка – и показывался бюстгальтер.
Мы подошли к входу в обеденный зал. Метрдотель Джордж скользнул по мне равнодушным взглядом, но увидев Лолу, расцвел, как отец при виде вернувшегося домой блудного чада. Нас мигом усадили за лучший столик.
– Что-то совсем вы нас забыли, мисс Манфред, – посетовал Джордж, склонившись перед Лолой, как граф Эссекс перед королевой Елизаветой. – Нам вас не хватает.
– Вы это всем девушкам говорите, – отмахнулась Лола.
– А раньше-то заглядывали каждый день! – Темные глаза Джорджа смотрели с упреком. – Неужели мы вам разонравились?
– Просто я больше не сплю со сливками литературной богемы, – пояснила Лола. – Джордж, будьте душкой, пригоните сюда кого-нибудь из ваших красавцев, пусть принесет три старых добрых, как я люблю.
– Три, мисс Манфред?
– Два для меня и один для моего юного любовника.
Джордж с невозмутимым видом удалился.
– Вы отвратительны, – сказал я. – Неужели обязательно ломать комедию?
– Писать стихи мне лень. А работа в редакции «Правды и любви» не вполне удовлетворяет потребность в самовыражении, свойственную моей эксгибиционистской натуре.
Она сняла пиратскую шляпку, положила ее на свободный стул рядом, взглянула в зеркало, воскликнула: «Ну и горгонзола!» – и послала воздушный поцелуй кому-то в дальнем конце зала. Когда официант принес нам коктейли, Лола предложила тост:
– За мучительную смерть Нобла Барклая!
– Неужели вы не можете найти себе другое место? – спросил я. – Когда работа заставляет топить раздражение в стакане, такую работу надо менять.
Она подняла бокал и посмотрела на меня сквозь коктейль и льдинки.
– Сколько можно о нем говорить. Я пришла сюда, чтобы забыться.
– Вы сами предложили тост.
Официант вручил нам меню. Я дважды предложил Лоле выбрать, что она будет есть, но она лишь поежилась. Я заказал нам обоим суп вишисуаз, печень с беконом и салат. Какой-то мужчина помахал Лоле рукой, и она стала обеими руками слать ему воздушные поцелуи.
– Надо же, как он подурнел. Ну правда же? – спросила она у меня и нежно улыбнулась обсуждаемому знакомому.
Расправившись с первым коктейлем, она сказала:
– Вы не поверите, как давно я впервые открыла барклаевскую библию.
– Вы же не хотели об этом говорить.
– Я прочла ее до того, как шесть миллионов недоумков купили ее за свои кровные. До того, как ее перевели на шестнадцать языков. Прочла и сказала, что это бред собачий и по всякому, кто заплатит за это хоть доллар, психушка плачет. Как в воду глядела…
– Вы это постоянно повторяете. По крайней мере, при мне.
– Таково мое честное мнение. Не знаю, насколько оно соответствует истине, но оно мое.
У нашего столика нарисовался толстый мужчина. Лола медленно подняла на него глаза.
– Прекрасная, отчего я так давно тебя не видел?
– Милый мой! – воскликнула Лола. – Я о тебе все время думаю! Надо обязательно встретиться! Позвони мне как-нибудь, хорошо?
Когда мужчина ушел, она призналась:
– Я бы вас друг другу представила, если бы помнила, кто это. Вроде у меня была с ним когда-то интрижка. Такой мужлан…
Лола взялась за второй коктейль. Был что-то детское в том, как она держала бокал обеими руками, склонившись над ним, как ребенок над кружкой молока.
– Вы помните Куэ?
– Он что, тоже из ваших любовников?
– Что за бред! Он же француз!
– Не думал, что у вас в этом плане есть какие-то предрассудки касаемо национальности, вероисповедания и цвета кожи.
– Да нет, я к тому, что он жил во Франции. То есть приезжал сюда с лекциями, на которые я не ходила. Я к тому, что я смеялась над его книгой. Его самовнушение – полнейший бред. Вся эта психология, единение всех со всеми, розенкрейцерские идеи в духе «помоги себе сам» смешат меня просто до истерики. Как-то приятель завел меня на собрание «Оксфордской группы», и меня там разобрало такое веселье! Хохотала до ближайшего кабака, остановиться не могла. Просто делюсь с вами воспоминаниями.
И, чуть понизив голос, она проговорила, глядя мимо меня:
– Когда буду издавать мемуары, озаглавлю их «По ветру песок».
– Какие красивые стихи! У вас по-прежнему очень хороший слог.
– Вы так добры ко мне, Анселл. Слишком добры. Я упомяну вас в мемуарах. Юноша, который сделал мне лучший комплимент из возможных. Приписал моему перу стихи Блейка.
Я был озадачен. Болтовня Лолы начала выходить за рамки моего скромного кругозора.
– Уильям Блейк, – веско произнесла Лола. – Английский поэт. Родился в тысяча семьсот пятьдесят седьмом, умер в тысяча восемьсот двадцать седьмом. Что, в колледже не проходили?
Сарказм меня не задел. Я слышал об этом поэте, в памяти определенно прозвенел какой-то звоночек. Звоночек звенел, вот только вспомнить бы, по кому…
А Лола продолжала журчать, как она пыталась забыть о Барклае, но вместо этого сделалась им одержима, и все дороги вели ее к философии излияния правды.
– Между Барклаем и Бухманом, знаете ли, небольшая разница. «Оксфордское движение» обязано своим успехом сладости исповеди, которая лежит в основе «морального перевооружения». Исповеди, между прочим, публичной. Последователи этого движения собирались вместе и делились друг с другом байками о том, как они роскошно провели время за аморальным поведением. В детстве, когда я жила на благочестивом юге, я ходила на собрания евангелистов, вот уж насмотрелась там этих коллективных оргазмов.
– Вы что, защищаете Барклая?
– Нет, я объясняю самой себе причину его успеха. Мне приходится повторять это снова и снова, чтобы не покончить с собой исключительно из отвращения к человечеству. Подумать только, чему люди верят! Имели дело с психоанализом?
– Никогда в нем не нуждался.
– Как просвещенный интеллектуал, вы наверняка считаете психоанализ последним словом в лечении духовных патологий.
