Книга Арабская жена - Таня Валько

— Угу, — смущенно подтверждает он и опускает взгляд. — Плохо вел себя, глупый был, но наказание за мои идиотские поступки неимоверно жестокое, как считаешь?

Я не испытываю к нему ненависти, даже не злюсь на него, потому что это были такие давние времена, а он так изменился…

Сижу в креслице около кровати и осторожно обмываю скелет, в котором, не знаю каким чудом, еще теплится жизнь.

— Этот проклятый СПИД! Я не наркоман и никогда в жизни не спал с проститутками в Амстердаме, — жалуется он слабым голосом. — А может, и нужно было…

Али — единственный сын сестры отца Ахмеда, его кузен, баловень семьи. С детских лет ему все позволялось, и каждый раз его вытягивали из дерьма, в которое он постоянно вляпывался.

Так было с раннего детства, в школе и лицее. Даже когда он изнасиловал соседскую девочку десяти или двенадцати лет, семья как-то уладила эту проблему.

— Не знаю, может, выслали ее к дальним родственникам в безлюдные места, как тебя и меня сейчас? Выдали замуж за какого-нибудь вонючего старичка из деревни, чтобы у него были лишние рабочие руки? — говорит он, а потом, тяжело вздохнув, прерывает речь. — Может, сидела в тюрьме, потому что была нечистая, и ни один мужчина не хотел заботиться о ней? А может, ей дали шанс, отправив в семью за границу? И теперь, получив там образование, она будет бороться за права женщин в отсталых арабских краях… таких, как наш? — Он слабо улыбается.

— А тебя вообще интересовали девушки старше двенадцати лет?! — ехидно прерываю его я. — Виню себя за язык, но не могу остановиться.

— Ты права, — говорит он еще тише и закрывает глаза. — Я уже давно должен был гнить в какой-нибудь тюрьме.

Он впадает в чуткий нездоровый сон. Сейчас все его мучит. За два месяца болезнь быстро его сожрала. Как и говорила Рабия, после того как он взобрался наверх, ему удалось всего пару раз выйти на свежий воздух, а потом бедолага больше не покидал помещения. От удушья и смрада дерет горло. Это смесь дезинфицирующих средств, лекарств, гниющего тела, испорченного дыхания и экскрементов. Нет возможности тут убрать: комнатка так мала, что невозможно передвинуть предметы. Надо бы все вынести наружу.

— Я помогу тебе, — слышу я голос, а уже через минуту передо мной стоит Рамадан. — Ты ведь не можешь сама двигать такие тяжести.

Как он узнал, я ведь ничего не говорила вслух. По мусульманским обычаям общепринято ничего не видеть. Смотрю на Рамадана исподлобья и замечаю очередные изменения, которые произошли в нем. Не знаю, как ему удается делать это, но теперь он так крепко стискивает губы, что слюна не течет по его подбородку. Благодаря этому он приобрел вполне мужское обличье. Одет он в меру опрятно, на нем современные шмотки: джинсы, рубашка, кроссовки.

— Ну давай, — буркнула я, обращаясь к нему. — Пока солнце еще хорошо греет.

— Приведу Хамуда, он поможет с кроватью. — И говорить он стал лучше. Что же случилось такое, что привело его голову в порядок?

— Не могу не признать, что постоянно что-то делал не так, за злом следовало зло. И никакого наказания. Мой отец только каждый раз все меньше со мной разговаривал, а мать становилась все грустнее. Но я этого не замечал. Мне было все равно. — Я поправляю ему подушки, сегодня хороший день, и он решается на длинный рассказ.

— После моих сумасбродных поступков, которые длились многие месяцы, мне назначили курс социальной реабилитации. Ничего хуже им не могло прийти в голову.

— А что в этом было такого страшного? Я была уверена, что они хотели тебе наилучшего.

— Оно, конечно, так, но из-за этого у меня сейчас СПИД.

— Ищешь виновных, и только. Человек имеет то, что сам для себя приготовит.

— Наверное… — повышает он голос, и я отдаю себе отчет, что для Али это своего рода исповедь. Я должна дать ему шанс.

— И что это было за лечение? — спрашиваю его с сочувствием.

— Да, хотели как лучше… Когда мой дед уходил на пенсию, ему подарили землю под Мисуратой, на востоке, около трехсот пятидесяти километров от столицы. Туда меня и выслали.

— Это для тебя должно было стать настоящей ссылкой.

— О да, один отель, один госпиталь, пара школ и в центре — suk. В Ливии вообще с развлечениями трудно, тем более в такой дыре. А то, что у тебя апартаменты «люкс», ванная, джакузи и спутниковое телевидение, вовсе не означает, что ты будешь счастлив. Почти все время я проводил сам, так как местное общество меня утомляло. Почему я был таким легкомысленным?! Почему был таким безнадежно глупым и самовлюбленным?! — взрывается он, а потом вдруг заливается слезами. — Боже, как бы я хотел повернуть время вспять, как бы я сейчас все мог оценить!

Осторожно дотрагиваюсь до его груди, а он, словно ребенок, выплакивает свою грусть, отчаяние, беды, которые уже не исправить. А я все же думаю, что пока сердце бьется в груди, пока еще жив, всегда есть надежда, свет, который рассеет даже самый глубокий мрак.

— Добрый день, блондинка. — Рамадан все чаще ищет моего общества и каждый раз все смелее приближается ко мне. — Принес вам завтрак. Очень хороший, должен дать вам силы.

— Спасибо, но это не твое дело, в кухне хлопочут женщины, они сами о нас позаботятся.

— Но ведь я могу их подменить, — объясняет мне Рамадан, мимоходом притрагиваясь к моей руке, которую я молниеносно отодвигаю.

Из того, что лежит на подносе, только половину он мог взять в кухне. Я уже здесь так долго, но еще не видела, чтобы кто-то ел покупные магдаленки на завтрак и лакомился заграничным молочным шоколадом.

— Банк ограбил или у тебя много денег? — вместо благодарности я говорю гадости. — А вдруг семейка придет проверить, чем ты тут кормишь своего постояльца?

— Не, не… — смущенно возражает он.

— А мы и так расскажем, ведь нам уже надоели макароны, приготовленные с противным луково-помидорным соусом, которыми нас кормят ежедневно. И сухие старые корки, найденные на свалке, которые вы скармливаете овцам.

— Перестань, блондинка. — Он медленно пятится.

— Расскажешь мне, откуда такая перемена в меню? — продолжаю прижимать Рамадана к стенке.

— Получил работу и думал сделать вам приятное, — выдавливает он из себя со слезами в голосе и убегает.

— Почему ты с ним так обращаешься? — осуждающе спрашивает меня Али, который ни о чем не знает. — Ведь он добрый парень, самый порядочный и симпатичный из всей этой семейки. Разве что немного к тебе подкатывается, но это ведь не грех, — смеется он, забавно приподнимая одну бровь.

Хорошее настроение и удвоенные силы — это единственная заслуга очередной дозы морфина, который семья не жалела для больного.

Антибиотиков и капель тоже достаточно, но Али твердит, что для этого еще не пришло время.

— Поедим во дворе? Прекрасная погода, и еще не так жарко, — подаю я хорошую мысль. — Выставим стол и кресла, что ты на это скажешь?