Книга Кайзер Вильгельм и его время. Последний германский император – символ поражения в Первой мировой войне - Майкл Бальфур

чем тот, подчинение которому они считали неизбежным. Но их шанс получить мир увеличился бы, если бы они были готовы рассмотреть компромисс. Пока они были настроены на победу, им надо было не только вести завоевания на западе, но также прорвать блокаду, а это они могли сделать, только имея снабжение из России. Они должны были рисковать ради высоких ставок, потому что их политические требования не были бы выполнены, окажись ставки низкими.

Еще до того, как они узнали об Октябрьской революции, два диктатора были связаны обязательствами. На конференции 11 ноября 1917 года Людендорф решил поставить все на прорыв союзников во Франции следующей весной, до того, как американцы полностью развернут свои войска. «Это будет грандиозная борьба, – сказал Людендорф кайзеру, – которая начнется в один момент, продолжится до другого и займет много времени. Она будет трудной, но успешной». Вильгельм, не приглашенный на конференцию, решил, предчувствуя дурное, принять ее выводы. В конце концов, лучшего способа одержать верх на поле боя не было видно. Единственной альтернативой военной победы был компромиссный мир, и, даже если предположить, что лидеры союзников готовы к компромиссу (что далеко не точно), силы, престиж которых напрямую зависел от победы, до сих пор господствовали в Германии. Настойчивое требование мира с аннексиями исходило не только от генералов и отечественной партии. Эрцбергер, находившийся под давлением своей собственной партии из-за участия в мирной резолюции, в сентябре 1917 года сказал, что «мы не отказываемся ни от чего, что необходимо для величия Германии, для развития Германии и для свободы Германии в мире». Центральный комитет либералов, критикуя резолюцию, заявил, что «будущая безопасность Германии не может опираться только на международные договора, но должна основываться на силе и могуществе Германии. Без приращения силы на востоке и западе, укрепления нашей позиции как мировой державы за океаном и адекватных репараций мы не сможем чувствовать себя в безопасности от будущих угроз нашему существованию. Нам придется десятилетиями испытывать политический и экономический регресс».

Лидер либералов, выступавший в рейхстаге в январе 1918 года, сказал, что «государственный деятель, вернувшийся с войны без Лонгви-Брие, без Бельгии и без побережья Фландрии, свободного от английской власти, а также без нашего укрепления на Маасе, останется в истории как могильщик германского авторитета».

Представляется в высшей степени сомнительным, что можно было добиться большинства в рейхстаге в любой момент между июлем 1917 и июлем 1918 года, которое проголосовало бы за мир без аннексий и контрибуций.

Как и большинство людей в любое время, Вильгельм был пленником культуры, в которую его поместила судьба и которой он сознательно старался соответствовать. Он мог испытывать внутренние сомнения относительно места назначения, в котором направлялся поезд, но он был не из тех людей, которые стали бы дергать стоп-кран. Кюльман весной 1918 года подверг резкой критике Верховное командование в серии анонимных газетных статей. В одной из них он написал, что «народу Германии остро необходим государственный деятель, который возглавит его. Условия, однако, не таковы, чтобы позволить любому государственному деятелю стать великим». Вильгельм, прочитав эти слова, написал на полях: «Очень правильно. Или он непопулярен в рейхстаге, или в Кройцнахе, или и там и там». Далее Кюльман писал, что отношения между солдатами и гражданскими лицами оставляют желать лучшего. Вильгельм прокомментировал эту фразу следующим образом: «Естественно, обе стороны игнорируют кайзера». Когда фельдмаршал Маккензи представил мрачный доклад о положении на Балканах, Вильгельм выразил свое полное согласие: «К сожалению, я не услышал ничего об этом от своего Генерального штаба». Он уже забыл, как сам отнесся к обращениям императора Карла годом раньше. Такого рода непоследовательность была объяснением его метаний между крайностями. Будь его взгляды относительно будущего Германии ясными и твердыми, кайзер имел бы больше шансов донести их до слушателей и воплотить в жизнь. Но люди обращали все меньше внимания на правителя, идеи которого менялись чаще, чем времена года, и не важно, что иногда они бывали разумными. К сожалению, для Вильгельма, хотя и вполне заслуженно, союзники не сумели вовремя понять, что его хвастовство относительно своей роли в германской политике утратило даже ограниченное значение, которое когда-то имело. С другой стороны, они считали, что взгляды социалистов выражают истинный, хотя и бессильный, голос германского народа. В ответе на предложение папы о посредничестве президент Вильсон ответил: «Цель этой войны – избавить свободные народы мира от угрозы и действительной власти масштабной военной машины, контролируемой безответственным правительством… Эта власть – не германский народ. Это беспощадный хозяин германского народа… Мы не можем считать слово теперешнего правителя Германии гарантией чего-то более или менее длительного, если не будет очевидных свидетельств целей и воли народа Германии, которые примут другие народы мира».

15 марта, чтобы подготовиться к наступлению, Верховное командование перебралось в Спа, где штаб, по иронии судьбы, разместился в отеле «Британник». Соседний замок был подготовлен для кайзера. Атака началась 21 марта и продвигалась успешно, и, хотя потери были огромными, немцы смотрели на жизнь с оптимизмом. Вильгельм, побывавший на фронте, когда его поезд по возвращении въехал на станцию, крикнул ее начальнику: «Битва выиграна! Англичане полностью разбиты!» Еще он сказал, что, если член британского парламента явится, чтобы просить мира, сначала ему придется преклонить колени перед германскими штандартами, потому что это победа монархии над демократией. Вильгельм расстроился, когда германская газета назвала операцию «битвой кайзера», подумав, что это намек на его неучастие в предыдущих сражениях. Гинденбург получил награду, которую раньше получил только Блюхер после Ватерлоо. Но через две недели наступление остановилось, так и не прорвав британские линии. То же самое повторилось севернее – в апреле, и южнее, против французов, в мае.

На протяжении следующих месяцев непоследовательное отношение Вильгельма к войне проявилось еще яснее, чем раньше, и его подтвердил его категорический отказ рассматривать Восточный и Западный фронты вместе. Вот что он говорил о своей будущей политике в отношении России: «Мир между славянами и германцами совершенно невозможен. Только страх перед нами может поддержать мир с Россией. Славяне всегда будут нас ненавидеть и оставаться нашими врагами… Мы должны господствовать на германских землях, чтобы держать Россию подальше от наших восточных границ».

7 июля он с энтузиазмом подтвердил предложение включить Грузию в рейх и подчеркнул важность Закавказья как моста в Центральную Азию и угрозу британским позициям в Индии. В августе он все еще обсуждал, как лучше организовать аннексию Курляндии, и утверждал, что американцы в решении этого вопроса не должны иметь права голоса. 10 сентября он принял Скоропадского, лидера украинских диссидентов, в качестве прелюдии к подписанию союза с его режимом. Примерно в