Книга Кайзер Вильгельм и его время. Последний германский император – символ поражения в Первой мировой войне - Майкл Бальфур

«Для маневров моего левого фланга в следующей войне». Как только Германия достигала военного успеха, что делало союзников более склонными к мирным переговорам, тем больше территорий начинали требовать германские лидеры. Иными словами, «чем больше мы завоевываем, тем дальше мир». Но если солдаты просто брали что хотят, гражданские лица желали, чтобы аннексии выглядели респектабельно, подчиняясь какому-то лозунгу, формуле. Самым удобным для этой цели представлялось «самоопределение». Имелось в виду, что Германия будет контролировать условия, при которых происходит развитие событий. Но поскольку эту тонкость едва ли можно было объяснить широкой публике, националисты яростно атаковали принятие формулы, как предательство интересов Германии.

18 декабря 1917 года совет в Кройцнахе обсудил условия, которые должны были быть навязаны большевикам на предстоящих в Брест-Литовске переговорах. Договор был подписан 3 марта 1918 года. Кайзер не участвовал в проработке и даже не был информирован обо всех сложных деталях переговоров. Его влияние было брошено на поддержку гражданского населения, и в какой-то момент Кюльман даже назвал его «единственным разумным человеком во всей Германии». Но постоянные столкновения между подчиненными тревожили кайзера, и в конце концов он поддался влиянию Верховного командования. В первые дни 1918 года, когда переговорщики прибыли в Берлин для получения инструкций, он принял генерала Гофмана, сделавшего себе имя тремя годами раньше, как автор плана, приведшего к победе Гинденбурга при Танненберге. Гофман, однако, остался на востоке, а Гинденбург и Людендорф взяли на себя Верховное командование. И когда его теперь спросили, что, по его мнению, следует делать, он первым делом попросил извинения и разрешения промолчать. Его отличное знание ситуации на месте убедило его в том, что следует довольствоваться намного меньшим, чем цели, которые сочло важными Верховное командование, находящееся на расстоянии семи сотен миль от театра военных действий. «Когда Верховный главнокомандующий желает услышать твое мнение о любом предмете, твой долг – высказать его, независимо от того, совпадает оно с мнением Верховного командования или нет». Получив такое предупреждение, Гофман предложил, чтобы как можно меньше поляков, которыми, как выяснилось, очень трудно управлять, было включено в Германию. Вильгельм выслушал, счел этот довод разумным и попросил проиллюстрировать свое предложение на карте. Кюльман попросил хозяина, используя карту, не раскрывать, откуда он ее взял, чтобы не вызвать ревность Людендорфа. Вильгельм отмахнулся: «Это вы, дипломаты, вечно завидуете друг другу – среди солдат ничего подобного нет». На совете, имевшем место на следующий день, он показал карту, такую же, как у Гофмана, заявив, что на ней изображено его собственное решение относительно того, где должны пройти границы. Последовало потрясенное молчание, после чего Людендорф заорал, что кайзер не имел права спрашивать мнение подчиненного офицера через головы военных советников. Имперское решение не может быть принято, пока у Верховного командования не будет времени обдумать его. Суть замечания была более оправдана, чем манера его изложения. Вильгельм помедлил и сказал, что подождет результата размышлений.

Все сказанное было передано кайзеру в письме Гинденбурга, составленном Людендорфом. Вильгельм оказался перед выбором: принять их совет или отставку. Уклонившись от немедленного ответа, кайзер поддержал Гертлинга, настаивавшего, что ведение мирных переговоров должно быть предоставлено гражданским лицам, а военные при этом будут выполнять функции технических советников. Он также послал Гинденбургу дружелюбное, но твердое письмо (составленное Кюльманом), в котором объяснял, что их частые разногласия не означают недостаток доверия.

«Вполне естественно, что в самой большой в истории коалиционной войне солдаты и государственные деятели имеют разные взгляды как на цели войны, так и на способы их достижения. Это старое и знакомое явление, которое меня совершенно не удивляет. Ваше право и обязанность – высказывать свои взгляды. Но государственный деятель также обязан излагать мне свой подход к проблеме… Я показал ваше письмо канцлеру и прилагаю меморандум с изложением его взглядов. Лично я с ними согласен и не сомневаюсь: вы и генерал Людендорф почувствуете, что эти взгляды положат конец вашим колебаниям и позволят вам целиком посвятить себя ведению военных действий… Могу обещать, мой дорогой фельдмаршал, вы всегда найдете во мне готового слушателя, и последнее, что мне необходимо, – остаться без ваших ценных советов».

На какое-то время полубогам (так в народе называли генералов) пришлось уступить, но сделали они это с большой неохотой. Не добившись увольнения Кюльмана, они принялись настаивать на увольнении преданного кайзеру Валентини, которого объявили ответственным за сдвиг правительства влево. Разъяренный Вильгельм захлопнул дверь перед лицом Гинденбурга, заявив: «Я не нуждаюсь в ваших отеческих советах». А Людендорфа он назвал преступником, которому больше никогда не подаст руки. Но Валентини выразил готовность принести себя в жертву, чтобы облегчить положение своего хозяина. Его сменил фон Берг, реакционер до мозга костей, влияние которого в последующие месяцы было практически целиком неблагоприятным. По его подсказке заметки Вильгельма на полях стали состоять исключительно из «непрерывного бряцания оружием, презрения к дипломатам и антисемитизма». Как заметил наблюдатель, Германия достигла момента, когда члены личной свиты кайзера диктовали ему столько же, сколько министры правительства.

Позже, во время брест-литовских переговоров, Вильгельм, опасаясь большевистской угрозы своей жизни и пойдя навстречу эстонским землевладельцам, велел Кюльману дать русским двадцать четыре часа на полный отказ от любых претензий на балтийские провинции. Но когда Кюльман тактично запротестовал, Вильгельм не стал настаивать. А когда Троцкий сформулировал свой знаменитый парадокс – «ни мира ни войны», – кайзер принял сторону Верховного командования и военные действия были возобновлены. Кюльман сказал, что не мог игнорировать взгляды Верховного командования на такой вопрос, иначе ему пришлось бы взять на себя личную ответственность за исход войны. Но это вовсе не оправдывает энтузиазм, с которым эти взгляды были приняты. Он назвал Брест-Литовский мир «одной из величайших побед в истории, важность которой будет оценена только нашими внуками». Хотя он почти одновременно возложил вину за кровь, проливаемую на востоке, на «небрежность наших переговоров в Брест-Литовске».

Верховное командование было поставлено в тупик новым видом соперничества, и на его долю выпала судьба, описанная в псалме 105: 15: «И он исполнил прошение их, но послал язву на душу их». Хотя была занята вся Украина, имело место вторжение в Финляндию, Севастополь и Баку, немцы получили только 42 000 вагонов зерна, и процессом его вывоза было занято около миллиона человек. Открытость дипломатии большевиков и финальный отказ спорить относительно германских условий, прежде чем их принять, оставили всех в убеждении, что мир принесен на острие штыка. Тактика Троцкого заставила Кюльмана обнаружить, что термин «без аннексий» трактовался как признание «содействия» самоопределению. Большевистские принципы, которые немцы с таким презрением отвергали, на самом деле принесли им более благоприятный мир,