Книга Рука Москвы. Записки начальника внешней разведки - Леонид Шебаршин

Именно в Пакистане после удач, чередующихся с печальными срывами, стала крепнуть уверенность, что я могу быть разведчиком, что это занятие мне по душе и по плечу. Четыре долгих года… По нашим порядкам в выслугу было зачислено шесть лет: год за полтора.

Шесть лет в Индии, дружественной нам великой азиатской державе, как ее тогда называли. Очередная индийско-пакистанская война, на сей раз с предрешенным исходом. Пакистан разваливается на две части, и индийские войска беспрепятственно доходят до столицы будущего Бангладеш — Дакки.

Я не рядовой работник, но заместитель резидента. 24 часа в сутки — это слишком мало. У меня на связи три хороших источника, я отвечаю за работу целой группы разведчиков, помогаю резиденту — немолодому уже, мудрому Я.П. Медянику. Яков Прокофьевич уезжает, меня назначают резидентом. Что движет мной — честолюбие, карьеризм, чувство долга, дисциплина? Не могу подолгу сидеть в кабинете и читать чужие бумаги. Подчиненные должны чувствовать, что начальник занимается активной оперативной работой: получает информацию, встречается с агентурой и, самое главное и самое трудное, вербует агентуру. Три источника привлечены к сотрудничеству с советской разведкой, один из них — в американском посольстве.

Бремя ответственности за людей, за дело тяжко давит на плечи. Против нас действует резидентура ЦРУ. Мы ведем с ней несколько оперативных игр, подставляем свою агентуру. Замысел прост: американский разведчик вербует советского гражданина или иностранца, который давно и прочно связан с КГБ. Это на нашем языке называется «подставой». Замысел прост, но исполнение требует предельной осмотрительности и изобретательности.

Жестко действует индийская контрразведка: время от времени она уличает кого-либо из наших или военных разведчиков в недозволенной деятельности и выдворяет его в 24 часа. Это неприятность, за которой скрывается трагедия. Разведчик выдворен, агент осужден на 14 лет тюрьмы. Другого агента успеваем срочно вывезти из страны. Он обречен на вечное скитание. Это не абстрактная фигура, не персонаж из шпионского романа. Это живой, обаятельный, преданный нам человек, и мысль о том, что разведка сломала его судьбу, будет годами преследовать тебя.

Вечное движение, вечное напряжение. Ты отвечаешь за все и не можешь позволить себе расслабиться ни на минуту… Так казалось… Издалека все кажется немного наивным. Мы работали так, будто от наших усилий зависела судьба страны.

Оказавшись в Москве, по меньшей мере год не мог прийти в себя, стряхнуть усталость, обрести душевное равновесие.

Шесть лет, год за полтора, всего девять. Шесть пакистанских плюс девять индийских. Сотни лиц, бесчисленное множество операций, тысячи листов документов, войны, перевороты, чрезвычайные положения, провалы и удачи…

Исламская революция в Иране, шах бежал, американцы в смятении. Студенты-мусульмане (хороши студенты! Я мог бы быть их профессором) захватывают посольство США и берут заложников. Советские войска входят в Афганистан, и наше посольство в Тегеране подвергается разгрому. Мы сидим в осаде, слушаем выстрелы, звон бьющихся стекол и надрывный вой сирены. Ирано-иракская война, налеты иракской авиации, затемнение — полное, серьезное, не такое, как в Дели или Карачи, беспорядочная еженощная канонада зенитной артиллерии и ухающие вдалеке разрывы иракских бомб. Рвутся не только авиационные бомбы. Мы привыкаем к взрывам — идет ожесточенная междоусобная война, и те, кто общими усилиями изгнал шаха, беспощадно — взрывчаткой, автоматными очередями, гранатами — истребляют друг друга. «США — большой шайтан, Советский Союз — малый шайтан. Смерть Америке! Смерть России!»

Работа не прекращается ни на минуту. Нужна информация, нужны источники. Надо быть в городе, в полной темноте ходить по пустынным улицам, встречаться с теми, кто нам нужен.

Днем на улицах бушующие демонстрации, муллы в черных одеждах, смертники в белых саванах, мерные глухие раскаты: «Март! Март!» («Смерть! Смерть!») Дети революции пожирают друг друга. Хомейни ведет войну на всех фронтах: против Ирака и против внутренней оппозиции, против США и СССР, против «продажных арабских режимов» и курдов, против неисламской культуры и не закрытых хиджабом женских лиц. Тотальная война, и мы, советские люди, в ее эпицентре. Советские — значит русские, узбеки, азербайджанцы и армяне — наша резидентура многонациональна.

Мы несем потери. Наши иранские помощники гибнут на иракском фронте в болотистой пустыне Хузистана, пропадают два старинных агента, власти выдворяют одного за другим моих заместителей. Москве нужна информация, и она ее получает. Для этого надо двигаться, думать, рисковать. Постоянно двигаться, иначе мы умрем в защитной скорлупе конспирации. Начальник должен быть примером для подчиненных. Тегеранской ночью, надев зеленую «пасдаранскую» куртку и разношенные башмаки на мягкой подошве, я выскакиваю из машины в непроглядную тьму, в узкие переулки, в мир тревожных шорохов, для того чтобы встретиться со своим источником. Ровным и быстрым шагом, вглядываясь в темноту, проверенным заранее маршрутом — вперед, вперед, вперед! Лишь бы не нарваться на исламский патруль, не услышать истошный вопль «Ист!» («Стой!»). Исламские стражи почему-то всегда кричат истошными голосами.

В Иране трудна вербовочная работа. Мне удается тем не менее лично приобрести источник. Резидент имеет право жестко требовать со своих работников. Официальное право подкрепляется моральным: мои люди знают, что их шеф не отсиживается за каменными стенами посольства.

Тяжелая, тревожная, боевая жизнь. Черным пятном вторгается в нее измена Кузичкина, будь проклято его паскудное имя!

Четыре года в исламском революционном Иране, шесть лет выслуги. Интересно, сколько же лет моей жизни отнял Иран?

«…В сердце улеглась былая рана…»

Затем Москва. Вернее, Москва — Кабул. Двадцать с лишним раз я видел с воздуха величественную панораму гор и лежащий между ними невзрачный, серый город. Благоуханный весенний запах предгорья, первозданная азиатская тишина, откуда-то доносится простой и милый звук флейты.

И вдруг — взрывы, разноцветные трассы снарядов над головой, оглушительные удары тяжелой артиллерии, открывающей ответный огонь. Нас, людей из Москвы, большое и малое начальство, берегут. Машины бронированные, следом вооруженная автоматами охрана. Реактивному снаряду все это безразлично…

«Иль чума меня подцепит, иль мороз окостенит, иль мне в бок ракету влепит бородатый моджахед?» — подсказывает современный вариант Пушкин.

Бесконечные встречи, беседы, совещания. Задушевные разговоры с Кармалем, затем с Наджибуллой, их сподвижниками, единомышленниками и соперниками. Войска уходят, но дружественная России власть должна выжить.

Наш самолет готовится к взлету, на летное поле падают один за другим душманские эрэсы — реактивные снаряды. За аэродромом горит склад боеприпасов. Черное облако дыма прорезают яркие узкие полоски огня. Фейерверк смерти…

Наджибулла скрывается в миссии ООН. Кармаль находится в маленьком городке Хайратон на границе с Узбекистаном. Министр госбезопасности — скромный, мужественный, честный Якуби — покончил жизнь самоубийством.