Книга Сказание о Старом Урале - Павел Северный

Сам Егор не отличался добротной мужской силой. Ростом невысок, лысоват. Бороденка редкая, наполовину повыдерганная. Слегка прихрамывал на правую ногу: на охоте медведь ударил его лапой по колену.

Привык Егор Сыч за годы лесной жизни с Лукерьей к тишине и молчанию. Но свою красивую гостью он пытался отвлечь разговором от дум об опасности. Хотелось Егору лишний раз успокоить женщину и насчет надежности старика Саввы, башенного сторожа и давнишнего подручного Демидовых.

– Родом я калужанином буду, – неторопливо рассказывал Егор. – В родном месте кузнецом был. И звали меня не Егором, а Тимошкой; матушка с батюшкой меня Тимофеем окрестили, эдак ласково Тимошей кликали... Егором-то я здесь сам нарекся. На Камень же я с родных мест не с добра подался: земляка сгоряча молотком огрел, когда тот мою суженую отбивать стал. Ведь уж и не молод был, а вот, поди, не стерпела душа... Когда становой приехал в село, уж и след мой простыл. Немало горюшка хлебнул я в лесах здешних. Старик Демидов в то лето как раз в Невьянске был. А я все больше одиночкой по лесам шастал, и по первости донимал меня страх перед чащобой, держался я ближе к станкам и дорогам. Сонного меня демидовские люди и поймали. Дрался я, но пятерых осилить не смог...

Егор помолчал, подавленный страшными воспоминаниями. Сусанна слушала, не перебивая рассказчика ни словечком.

– Да. Так вот и поймали меня в изодранной одежонке. Привели в Невьянск на показ хозяину. Тогда обычай был в Невьянске: каждого пойманного мужика обязательно самому хозяину представлять. Связанным и привели. Глянул на меня Никита Демидов, велел на Ялупане-острове в яму кинуть, волосом обрастать. Огляделся я на острове и понял, что попал крепко. Этот Ялупан-остров беглый стрелец Савва для нашего брата придумал, сам же им и верховодил. Покоится тот остров в трясинах, мошкара там иных людей насмерть заедала, а у других от укусов обличие до того менялось, что родная мать ни в жисть не узнает. Ну да делать нечего, стал я жить, да кое с кем и дружить. Люди со всей матушки-Руси в том треклятом месте сидели. Иные виду богатырского, а все одно по ночам от горести ревели, как малые ребятишки, Демидова кляня.

Ты, красавица, слышь, меня нынче молчальником мимоходом назвала. И впрямь, сейчас все больше молчком живу и хожу. А помоложе я был – умел сказы сказывать. Вот через них стали ко мне на Ялупане люди тянуться. Соберутся, бывало, мужики у костра, волосатые все, как лешаки, и слушают мои сказки. Услышал мою сказку и сем стрелец Савва, стал потом частенько к нашему костру подсаживаться. Сказку про Жар-птицу я при нем уже раза два повторял, а он еще и еще рассказывать велит. Стал мне за это поблажки делать. Хлеба лишнего давал. Выходит дело, мне за сказки посытнее жилось, чем другим. Старик Демидов частенько на Ялупан приезжал – мужиков отбирать, что уже поспели волосом обрасти. Как-то утром наехал Демидыч раненько. Злющий пришел. Заметил меня, и не поглянулось ему, что волос на мне плохо растет. Обругал меня за это непристойно, а я возьми да и не стерпи. Он меня – кулаком по рылу, не зная, отчего я на Камень-то сбежал. Характером-то я горяч, кинулся на него да в руку ему зубами и впился. Как раз в ту впился, которой он меня хлобыстнул. Что тут поднялось, батюшки! Стали меня от хозяина оттаскивать, а я распалился в гневе, разжать зубов не могу, вцепился в руку, как пес голодный. Кровь даже выступила из его руки, и, когда меня оттащили от хозяина, весь я в демидовской крови измазан был и волка лютей глядел.

Привязали меня к лесине и давай в две плети поливать до беспамятства. А тут Савва на остров из завода как раз воротился. Ему-то Никита Демидыч и приказал насмерть меня порешить...

Двое суток отлеживался я после порки. Стонал, весь был в кровяных рубцах. Пришел Савва за мной, выволок ночью из закутка и повел в ночную темень, пинками подгоняя. Ну, думаю, вот и подходит конец моей жизни. Долгонько это он меня с острова через болота провожал, а когда вывел – велел мне в любую сторону стрекача дать. Кинулся я ему в ноги, а он поднял меня, да не пинком на сей раз! Сует мне в руку каравай и говорит...

Егор замолчал, вздохнул, вытер навернувшуюся от волнения слезу.

– Говорит мне тогда Савва: «Сказывай и впредь людям хорошие сказки почаще, вот и проживешь еще долгонько!» Таким-то манером и ушел я с Ялупана-острова. Стал сызнова в лесах мыкаться, охотой жил, имя себе Егорий для отвода глаз выбрал, а люди еще «Сычом» прозвали за то, что научился в любой темени дорогу видеть. Бродяжил по Камню много лет, да и прижился у Осокина. Отыскал это рудное место, открыл его хозяину, на заимке поселился да и караулю от всякого ворья. Годы на плечи ложились, что заплаты на зипун: то в цвет, то потемнее, то поярче, а оботрется – вроде бы так всегда и было... Так вот жизнь наша лесная и идет...

Старик Никита Демидыч теперича в земле лежит. Заместо него сынок Акинфий делом правит. Видывал я его в Невьянске, ходил туда потихоньку, уже без страху – в нонешнем обличии меня и Савва не сразу признал. Заходил я к нему на башню, опять сказку про Жар-птицу ему по старой привычке сказывал. Этот Савва мне вторым отцом стал, жизнь по злому приказу не отнял у меня.

Лукерья брякнула ведром на пороге. Бросила сердито:

– Доить пошла.

Егор глянул вслед своей сожительнице, только головой покачал.

– Вовсе охмурела дуреха.

– Кто она тебе? Жена?

– Да вроде как жена. Дельная девка, не пустомеля. Повстречал ее в глухой деревеньке, двора в четыре, да и приласкал. С тех пор за мной и ходит, на судьбу вроде бы не жалится. Звал ее венцом покрыться, так не пошла. Так и живем невенчанные.

– Не по нраву ей, что ты в избу меня к себе привел?

– А ты на нее не серчай. Боится, как бы ты ее место при мне не захватила. Вас разве поймешь? Иная от мужика отворачивается, близко его к себе не подпускает, а подойдет к тому другая, – прямо за него в драку лезть готова. Так вот, знать, и Лукерья тебя побаивается. Зачем, мол, здеся, незвана, негадана.

– Разве ты ей не сказал, кто я?

– Как можно! Я и сам ладом не знаю и знать не хочу, кто ты така я. Мое дело до Верхотурья тебя оберечь, а там поминай как звали.

Сусанна вдруг испытала что-то вроде озноба. Ее всю передернуло. Впервые дошла до ее сознания страшная опасность, грозившая на каждом шагу. Она с тревогой поглядела в окно на осенний, уже почерневший лес.

– Чего померещилось?

– Сама не знаю.

– Зря так тревожишься. Из демидовского капкана ушли, нигде следов не оставили. Шанежке и на ум не придет тебя здеся искать. Савва знал, кому тебя доверить. Дождемся и твоего дружка, молодого хозяина. Небось люба ты ему, коли серебром со мной за услугу рассчитывается. Посулил – не поскупился...

Гляди-кось, уж и солнышко зашло на покой. Теперича без страху одна оставайся: в объезд мне пора подаваться. В объезд мне седни обязательно ехать – в одном месте руду кто-то тайком ковыряет. Надо приметить ворюг, чтобы опосле вместе с моими мужиками-сторожами бока тем воришкам намять. А вдругоряд прихвачу – тут уж до смерти забиваем и без попа в землю кладем...