Книга Чудесное мгновение - Алим Пшемахович Кешоков

приятно перед смертью считаться твоим человеком, я не стал бы оставлять для тебя завещание…» Написал?

— Написал, — отвечал доктор.

— Ага! Пиши дальше. «Я, простой хлебопашец, карахалк, середняк — так объяснил мне Астемир, — что смотрит на мир через рога волов, открываю тебе свое сердце, свой государственный сундук, где хранятся тайны души. Открываю потому, что не должно быть для тебя тайн: ты — народный человек, головной журавль во время нашего перелета из края холода в край тепла, из темного края в край, где всегда светит ясный свет гобжагоша. Я видел свет чудесного мгновения не на горах, а у нас в ауле, свет разлился надолго, но все еще не отогрелись наши сердца, долго еще греть землю. Жаль!.. Что мне надо от тебя, Инал? Я не прошу ни волов, ни коней, которых отняли у меня шариатисты, ни плуга. Довольно мои руки были в земле. Я жил, был сыт, под конец жизни видел чудесный свет. Будут жить мои сыновья. Для них будет этот свет. Казгирей и Аслан хорошие сыновья. Пусть даст аллах им здоровья! Пусть справедливо разделят небольшое имущество, не обижают мать. Пусть следы моих ног на дворе будут для них счастливым напоминанием об отце. У меня просьба к тебе, Инал, большая просьба, потому что последняя».

Старик устал, замолк. Доктор не находил в себе решимости помешать старику сказать все, что хотелось ему сказать.

Баляцо, отдохнув, продолжал:

«Сердце скоро остановится и больше ни о чем не попросит. Инал, прикажи хоронить меня по большевистскому обряду, с большой сладкой музыкой, так, как хоронил ты людей, замученных беляками. Хочу, чтобы музыканты играли на больших трубах, на тех, которые они сами с трудом подымают. Не было моей душе покоя от музыки долго после того, как я услышал ее, хочу того же и сейчас… «Кого хоронят?» — спросят в народе. — «Деда Баляцо». — «Разве он большевик?» — «Да, он большевик, потому что хоронят по ихнему обряду…» Помню, Астемир говорил мне, что у большевиков нет отдельной формы, все могут быть большевиками.

— Это тоже писать? — озадаченно спросил доктор у Астемира, но Астемир считал, что эти слова записывать не надо.

Баляцо как будто понял, о чем говорят.

— Нет, это не пиши. Но, Астемир, я поручаю тебе проверить трубы у музыкантов, чтоб трубы были настоящие, а то музыканты и живых надувают, а мертвого надуть — что под ноги плюнуть… Постой, доктор, ты прочти, что написал… Пусть Астемир повторит.

Астемир стал медленно читать, старик слушал, придерживая дыхание, чтобы хрип не мешал слышать.

— Вот что еще добавь! Чтобы пальнули из винтовок. Если после пальбы не проснусь, засыпайте землею. На великих похоронах[2] солдаты давали залпы из винтовок. От стрельбы душе такое же удовлетворение, как от музыки, притом стрельба отдается в земле… Может быть, услышу…

Баляцо умер.

Несмотря на то что деду случилось побывать в роли председателя, земляки не находили за Баляцо никаких других достоинств, кроме того, что он знал много поговорок, песен и преданий. Известно, веселая шутка у кабардинцев ценится дороже барана… Всю жизнь прожил старик, не зная иных дорог, кроме тех, которые ведут в Нальчик на базар, на мельницу, в поле, к сельскому старшине, в мечеть…

И вот по какой дороге отправился теперь Баляцо.

Астемир поехал с доктором и с завещанием деда Баляцо к Маремканову. Он торопился, желая поспеть до утра, зная, как нелегко застать Инала. К счастью, Инал оказался в своем доме, и не один, а с Казгиреем Матхановым.

Совпадение невероятное! Казгирей явился к Иналу по такому же грустному поводу: умер Нашхо.

Тело Нашхо отправлено из Крыма в цинковом гробу. А главное — Матханов тоже пришел с завещанием брата в руке, полученным через доверенного человека. В завещании умирающий просил похоронить его по мусульманскому обряду.

Инал был вне себя. Горько видеть предательство человека, в которого верил, а это завещание не один Инал считал предательством. Он не хотел согласиться с Казгиреем, допускал, что завещание поддельное. Нашхо был большевик, и смерть партийного человека должна учить жить других по-новому. Зная, что Нашхо умирает, Инал и все партийное руководство решили хоронить своего соратника с воинскими почестями… Да и могло ли быть иначе!

Казгирей настаивал на своем.

— Воля покойного нерушима, — твердил он.

— Вот он, настоящий большевик! — гремел Инал и потрясал тетрадкой с завещанием Баляцо и буквами, выведенными рукой старика. — Этот старик из глухого аула — подлинный революционер. Ему все почести! Бери, Астемир, оркестр. Это мое приказание. Вези оркестр в аул. Волю старика исполнить в полной мере.

Несмотря на приказание Инала, нелегко было убедить музыкантов ехать в незнакомый аул: даже военные люди страшились абреков. Весь день Астемир провел в хлопотах, покуда плакальщицы оплакивали Баляцо в его осиротевшем доме. Впервые в Шхальмивоко должны были затрубить медные трубы, никто здесь не видел похорон мусульманина по большевистскому обряду. Завещание деда Баляцо произвело не меньшее впечатление, чем открытие школы Астемира. Нужно было Астемиру учесть и то, что погребальное шествие мусульман совершается не так, как у русских, не с торжественной медлительностью, а быстро. Астемир понимал: здесь не годится играть ту музыку, которая называется у русских похоронным маршем. Между тем старый музыкант-капельмейстер не представлял себе: какую другую музыку можно играть на похоронах? Вдруг внимание Астемира остановил молодой трубач. Приняв важную позу, музыкант воодушевленно играл на трубе что-то необыкновенно красивое, мгновенно покорившее сердце Астемира. «Раз так, — подумал Астемир, — то это понравится и Баляцо».

— А оркестр может сыграть это? — спросил Астемир.

— Это марш из «Аиды», это не для похорон, — отвечал старый музыкант.

— Дед Баляцо просил нести его на кладбище под эту самую музыку, — уверенно сказал Астемир. — Очень прошу… Ничего, что это марш Аиды, она простит нас.

Так и было решено хоронить Баляцо под «марш Аиды». За музыкантами прибыли подводы в сопровождении народного милиционера Казгирея. Эльдар выслал своих конников.

Необыкновенные похороны собрали не только жителей Шхало, но и людей из других аулов. Все было в диковинку. Любопытство брало верх даже у тех правоверных, кто страшился участия в кощунстве.

— Разве он был большевик? — в растерянности спрашивали одни.

И другие отвечали:

— Разве не видят твои глаза, что он был большевик? Разве не слышат этого твои уши!

Все произошло так, как хотел дед Баляцо.

Похоронная процессия с трубачами двинулась к кладбищу. Женщины-плакальщицы рыдали как никогда. Этому способствовала и музыка. Оркестр, блестя трубами, шел впереди, исполняя марш из «Аиды», соответствующий быстрому шагу. Тело в гробу было прикрыто черной буркой и повязано в поясе