Книга После - Анна Шнайдер

Было обидно и гадко. Но обижалась Виктория не на мужа, а на себя — за то, что не имела сил оттолкнуть, хотя понимала еще тогда, когда он только начал, что это не физическое влечение, а желание успокоить. Он успокаивал ее так и раньше, если она истерила. И сейчас Арен просто не хотел продолжать неудобный разговор.

А она? Что при этом делала она? Зная и понимая, что мужу не слишком-то приятно, продолжала наслаждаться. Ей было хорошо, а ему? Судя по выражению лица, в лучшем случае Арену было безразлично, а в худшем… ему было плохо.

И что же это получается — теперь так будет всегда? Виктория будет получать удовольствие, она будет счастлива, а муж?

«Я больше не буду тебя мучить», — вспомнила она вдруг собственное обещание и едва не зарыдала, осознав, что для Арена мучением станет все, что бы она ни делала. Она сама — мучение. Она мучила его восемь лет, и будет продолжать мучить дальше, даже не желая этого. Защитница! Но что она может сделать? На ум приходил только еще один ребенок, но… нет, дети не способны повлиять на отношения между взрослыми.

«Ты сама сказала это Силвану. Сказала, что можешь попробовать отпустить Арена».

Виктория покосилась на мужа и всхлипнула, зажмуриваясь. Нет, нет, нет. Потерять его? Отдать другой женщине? Нет, нет, нет. Да, она сказала так Силвану, но сказать не значит сделать. Она не сможет потерять Арена. Он ей нужен.

«Значит, ты будешь продолжать мучить его».

Нет. Нет, нет, нет! Это тоже не выход.

А где же тогда выход?!

… Выход нашелся утром. Как-то сам собой.

Наверное, так бывает всегда, когда слишком долго переживаешь из-за чего-либо — одна случайная фраза может расставить все точки по местам и заставить принять решение. Пусть решение это было полным боли, но оно же оказалось полным и освобождения.

— А мне снилась Софи, — произнесла Агата за завтраком, мечтательно улыбаясь. — Она сидела здесь, с нами. Я спросила ее, что она тут делает, разве она не ушла из дворца? София засмеялась и ответила: «Я не могла уйти. Мое место рядом с вами».

Арен молчал, и Виктория, посмотрев на него, ничего не увидела, кроме застывшей маски вместо лица.

— Прекрасный сон, Агата, — сказал он в конце концов глухо. — Мне в твоем возрасте чаще снились кошмары, демоны и чудовища. Они меня ели, а я потом искал выход. Пробирался по кишкам…

— Фу, папа, — скривилась наследница, перебив его, и Александр повторил за сестрой. — Гадость какая!

Что они говорили дальше, Виктория не слушала.

«Мое место рядом с вами».

Сразу после завтрака она впервые села писать Софии вместе с детьми.

* * *

Чем больше проходило времени, тем меньше она чувствовала, словно отупев от боли. Почти постоянным спутником Софии стало равнодушие, ненадолго отступавшее в сторону, когда приходили письма из дворца, или при общении с родными. Нет, она не радовалась так, как радовалась бы раньше — просто была чуть менее замороженной.

На письма она отвечала, поначалу дивившись тому, что императрица рисует и пишет каждый день, причем объем текста все увеличивался и увеличивался, и через неделю София с удивлением осознала, что сочиняет для Виктории отдельное письмо. И если в начале причиной были инструкции и указания по технике рисования, то потом…

Жена Арена задавала вопросы. Ничего не значащие, отвлеченные — про работу в детском саду, прочитанные книги, спектакли и выставки. София, получив такой вопрос в первый раз, оторопела, а потом сообразила — наверное, у ее величества такая терапия. Может, психотерапевт учит ее, например, контролировать эмоции. Непонятно, при чем тут София, но мало ли.

И она отвечала. Вежливо и сдержанно. По крайней мере поначалу. Но шли дни, Виктория писала все объемнее и объемнее, а потом…

В тот вечер София вытащила из конверта больше листков, чем обычно. Рисунки Агаты и Александра, письмо от них же, а… это что такое?

Она не выдержала и прыснула, захлебываясь смехом, разглядывая забавные рожицы знакомых ей людей из дворца — Тадеуша Родери, дворцового управляющего Бруно Валатериуса, Матильды, служанки Виктории, и самих Агаты с Александром. Все рожицы были нарисованы в карикатурной технике — вытянутые или раздутые лица с гипертрофированными чертами и дурацкими ухмылочками. Удивительно, но императрица, у которой не очень хорошо получалось рисовать реалистичные картины, оказалась наделена талантом к карикатурам.

«Тебе нравится, Софи? Агата и Алекс скакали от восторга и очень просили показать эти рисунки тем, кто на них нарисован, но я побоялась массовых увольнений».

София улыбнулась, впервые ощутив желание увидеть не только Арена и его детей, но и Викторию. Кажется, императрица счастлива. Это хорошо — теперь, когда на ней нет проклятья, а во дворце нет Софии, они с Ареном могут попробовать построить нормальные отношения. Будет замечательно, если у них получится — всем тогда окажется легче и проще, и Виктории, и детям, и Арену.

Всем, кроме Софии.

* * *

Виктория не очень хорошо понимала, что делает. Она лишь хотела вернуть Софию во дворец, но как это осуществить, не знала. Уговаривать Арена бесполезно, значит, остается воздействовать на Софию. Писать письма, присылать рисунки, но в гости не ходить и детей не пускать, чтобы она как следует соскучилась без них. София добрая и жалостливая — быть может, если она поймет, что соскучилась, вернется?

Виктории самой было смешно от таких рассуждений, но что еще можно предпринять, она не представляла. И у Силвана совета больше не спрашивала, понимая, что должна решить сама. Он помогал ей в другом. Благодаря сеансам с психотерапевтом Виктория держала свое решение при себе и не передумывала, хотя и очень хотелось. Да, ей действительно хотелось сдаться и забыть обо всем, продолжая жить с Ареном, как жили раньше. Нет, лучше, ведь теперь не будет истерик! Она ведет себя идеально — так, может…

Но стоило Виктории посмотреть на мрачное лицо мужа, как она понимала — нет, нельзя отступать. Нельзя сдаваться. Она хочет, чтобы он был счастлив — значит, должна вернуть Софию во дворец.

Теперь она знала: любить — значит хотеть, чтобы твой любимый был счастлив. Даже если в этом счастье нет места для тебя самого.

* * *

Арену иногда казалось, что он превратился в ледяную скульптуру. Если раньше холод был лишь на месте сердца, то чем больше проходило времени, тем сильнее он расползался повсюду, захватывая все его существо. Отступал ненадолго в присутствии детей, когда император играл с ними или читал письма Софии, а затем вновь обрушивался, вымораживая даже душу.

Его мало что радовало, хотя он остался еще способен на удивление. Слабое, невнятное, но все-таки удивление. И удивлялся Арен в основном поведению Виктории. Конечно, оно изменилось, как только проклятье спало, но сейчас дело было не в этих изменениях. Даже восемь лет назад, когда они едва поженились, Виктория не особенно интересовалась жизнью Арена. Возможно, она просто стеснялась задавать ему лишние вопросы, но так или иначе — разговаривали они тогда большей частью о проблемах супруги. Императора это устраивало, он совершенно не желал обсуждать дела еще и в спальне, и теперь удивлялся тому, что у Виктории это желание неожиданно появилось.