Книга Завещание - Нина Вяха

Воитто предвкушал, как на днях сможет снова сюда вернуться и посмотреть, как природа забирает обратно свои творения, понаблюдать и поизучать весь процесс распада и разложения.

Когда он возвратился домой, вся семья уже поужинала и разошлась кто куда.

Только сейчас Воитто понял, насколько он проголодался.

На плите оставалась сковородка с рыбой, рядом кастрюля с вареной картошкой.

Он наложил себе большую порцию и принялся заглатывать пищу, прислонившись к кухонной стойке и глядя во двор. Он ел быстро, машинально забрасывая в себя еду, и пару раз чуть было не подавился.

Воитто ощущал себя хищником: он не чувствовал вкуса пищи, ощущал только, как тело требовало энергии, и он слушался и давал своему телу то, что оно просило.

Пентти и Эско были в бане, из комнаты сестер наверху доносился смех Анни и Хелми. Воитто находился в самом эпицентре жизни, он один знал, где находятся все остальные, ощущал себя доисторическим животным, на вроде кита с эхолотом, который мог инстинктивно почуять и определить местоположение живых организмов.

Это было счастливое мгновение, к которому Воитто станет возвращаться на протяжении всей своей жизни. Надежное местечко, куда можно вернуться, когда реальность становится невыносимой. Ощущение полного контроля над ситуацией, когда с ним не может произойти ничего плохого. 

* * *

Co временем Сири научилась принимать столь противоречивые особенности своих детей. Они такие, какие есть, и тут уже ничего не поделаешь. Когда Воитто покинул отчий дом, это было прекрасно. Прямо-таки замечательно, что его больше не было рядом. Он часто ходил во сне, и даже когда он был еще маленьким мальчиком, Сири все равно было глубоко неприятно просыпаться оттого, что он стоял у изножья ее постели или слышать его шаги на лестнице, по пути в какой-то сон, к тому, что она полагала, могло быть только адом. Тем, что таилось в самой глубине, что заставляло его опускаться все ниже и ниже. В таких случаях Сири обычно расталкивала Пентти, чтобы тот проснулся и отвел сына на место. И когда Воитто вернулся домой из армии, где ему привили ответственность и дисциплину, она вздохнула свободнее. Но лишь украдкой, потому что это ведь нехорошо, когда мать плохо думает о своем ребенке?

Частично ее такое отношение к нему было обусловлено тем, что он не нуждался в ней. Но именно что частично. Многие из ее детей не нуждались в ней, одни – всю жизнь, другие – с недавних пор. Взять, к примеру, Хелми. Она всегда была самостоятельным ребенком, но ребенком, полным любви, и она любила свою маму и Сири любила ее в ответ, невзирая на то, что знала, что была не нужна ей. Поэтому она немного удивилась, когда Хелми, собираясь в первый раз встретиться с Микой, открыла ей свою тайну.

Началось все с того, что она не смогла застегнуть молнию на мамином платье. Пальцы на правой руке утратили подвижность и выглядели покалеченными. Сперва Хелми попыталась обратить все в шутку, но когда Сири не рассмеялась, она посерьезнела. Глаза наполнились слезами, и Хелми опустилась на край кровати.

– Ох, мама, я ни одной живой душе об этом не говорила. Но врач считает… в общем, он говорит, что это неизлечимо. Что будет становиться только хуже и хуже, пока…

И тут она всхлипнула, да так надрывно и беспомощно, что у Сири защемило сердце, потому что, чтобы она сейчас ни сказала и ни сделала, это не поможет дочери. И Хелми плакала. Рыдала так, что тряслись плечи, и сквозь слезы она рассказала о средстве, которое могло бы ей помочь, оно совсем новое, его сейчас еще только испытывают на пациентах в США и, если бы ей только удалось раздобыть достаточную сумму денег, то она могла бы поехать туда и, возможно это стало бы ее спасением и малыш Паси рос бы с мамой.

Их прервало появление Онни – он поранился, когда мастерил что-то в своем домике для игр, и из его большого пальца текла кровь. Хелми, сделав над собой усилие, замолчала, но Сири, которая теперь знала, куда смотреть, увидела, как дочь изо всех сил пытается спрятать свою руку от брата, и как быстро она сменила тему, заговорив о том, что казалось ей ближе.

Дети мои, как долго вам еще потребуется моя забота? И справитесь ли вы без меня? Но Сири уже знала ответ, и от того ей было одновременно и радостно, и грустно. 

* * *

Воитто редко когда чувствовал себя комфортно, находясь среди людей. Он не понимал, о чем с ними говорить, и уж тем более не пытался вмешиваться в чужой разговор. Про себя он уже давно все решил и считал, что вся эта чепуха вроде любви и дружбы – все это не для него, пусть с этим тешатся другие.

Он понимал, что в будущем его станет окружать мало людей. Он не мечтал о женщинах, не грезил о дружбе. Мечты вообще не были его уделом. Но будущее все равно для него существовало, пусть он даже не мечтал о нем или не предвидел.

Пентти говорил, что, по его мнению, служба в армии пошла бы ему на пользу, и Воитто слышал это так часто, что в итоге тоже в это поверил и завербовался в вооруженные силы.

Единственное, к чему он оказался не готов, так это к общественной игре. И оттого его участь военнообязанного была куда более мучительна, чем он мог себе представить.

Остальные рядовые чувствовали, что Воитто был другим, не таким, как они, и еще они, в отличие от тех, кто окружал его раньше, не боялись его. Они издевались над ним, сначала в бессловесной форме, но время шло, а Воитто не оказывал сопротивления, и тогда они ужесточили свои нападки. Ему пришлось терпеть насмешки и оскорбления в свой адрес, следом пошли кулаки. Ко всему прочему, его постоянно принуждали выполнять самые унизительные поручения. К примеру, именно Воитто всегда приходилось вычищать выгребные ямы, пока остальные были на учениях. Их командир делал вид, что не замечает, что происходит, а поскольку Воитто не жаловался и не возражал, то нападки продолжались.

Зато он нашел способ, как отключаться от того, что причиняло ему боль. Внутри него было полно извилистых тропок, по которым он мог следовать, обходных путей, которые он мог избрать, чтобы погасить возмущение, перестать чувствовать боль, избежать конфликта.

Но порой Воитто все же позволял себе приоткрыть дверцу в те уголки, где, как он знал, скрывается боль. Он уговаривал себя, что делает это только затем, чтобы потренироваться, закалиться и еще потому, что это могло ему пригодиться, если он однажды попадет в плен к врагу в ходе какого-нибудь вооруженного конфликта, но, по правде сказать, эта подготовка была скорее способом научиться вести свою собственную войну против остального мира – если когда-нибудь дело зайдет настолько далеко, что обернется настоящей войной.

И все эти ковыряния раны, отчего она никогда не заживала, и стремление к боли – все это на самом деле было лишь для того, чтобы удержать в себе то человеческое, что еще было в нем, неким способом сохранить любовь к жизни, потому что если однажды эти уголки внутри него внезапно исчезнут, то что ему тогда останется защищать, за что цепляться в этой жизни?

Воитто чувствовал себя одиноким среди своих многочисленных братьев и сестер. Так было всегда, и он знал, что когда кто-нибудь из них к нему приближался, то обязательно с каким-нибудь умыслом.