Книга Анна Иоанновна - Игорь Курукин

Принцесса проявила характер — отказалась поддержать прошение о назначении Бирона регентом, учтиво ответив, что «никогда не мешалась в дела государственные, а при настоящих обстоятельствах ещё менее отваживается вступать в оные; что хотя императрица, по-видимому, в опасности жизни находится, однако с помощью Божией и учитывая её возраст, может выздороветь, и потому если её величеству представить об упомянутом, то сие значит снова напоминать о смерти, к чему она, принцесса, приступить отнюдь не соглашается; что если её императорскому величеству всемилостивейше благоугодно было принца Иоанна избрать наследником престола, то и нельзя сомневаться, чтобы её величество не соизволила сделать нужные и о государственном правлении распоряжения; потому всё оное и предоставляет она на собственное её величества благоусмотрение; а впрочем, не неприятно ей будет, если императрица благоволит вверить герцогу регентство во время малолетства принца Иоанна».

Началось приведение подданных к присяге; в честь «благоверного государя, великого князя Иоанна» был совершён молебен в Петропавловском соборе. Однако дело с назначением регента обстояло не так гладко, как рассказывал Бирон. Императрица не только не просила фаворита занять этот пост — но, наоборот, не завизировала и оставила у себя составленное А.П. Бестужевым-Рюминым (согласно его показаниям на следствии) «Определение» о регентстве Бирона, датированное 6 октября. Потерпев неудачу, Бестужев принялся за составление «челобитной» о назначении Бирона регентом, которую должны были подписать виднейшие сановники; писал её секретарь Андрей Яковлев, а помогал сочинять генерал-прокурор Никита Трубецкой. Одновременно Бестужев организовал ещё одну «декларацию» в пользу герцога и призвал более широкий круг придворных, включая старших офицеров гвардии «до капитан-поручиков», подписать её.

Чтобы избежать несогласия, кабинет-министр установил очередь, «впущая в министерскую человека только по два и по три и по пять, а не всех вдруг». Миних-младший упоминал о полусотне подписавшихся «понуждением»; по данным саксонского посла, под «декларацией» было собрано 197 подписей. Таким образом, помощники герцога подготовили обоснование для провозглашения его регентом даже в том случае, если бы умиравшая Анна отказалась это сделать. В результате Бирон мог утверждать, что «верхи» империи «добровольно» выдвинули его на высший государственный пост, о чём сам он якобы узнал только спустя сутки.

В среду 15 октября фаворит использовал последнее средство — бросился в ноги к Анне. Позднее герцог признал, что был заранее извещён врачами о неминуемой смерти своей императрицы и желал любой ценой получить её санкцию на власть. В тот же день или (согласно полученной следователями в 1741 году собственноручной записке Бестужева) на следующее утро Анна подписала «определение» о регентстве. Если верить Мардефельду, то уже тогда, ещё при жизни Анны, регенту присягнули высшие чины империи.

Императрица держалась мужественно. Миних-младший описал её последние дни: «…час от часу в худшее приходила состояние своего здоровья, но несмотря на сие принимала она почти ежедневно посещения от великой княжны Елисаветы Петровны, принцессы Анны и её супруга и всеми вопросами и разговорами своими доказывала, что она имела ещё полное употребление своего рассудка. Семнадцатого числа октября по полудни почувствовала она, что у неё левая нога отнялась, и как ввечеру великая княжна Елисавета Петровна и принцесса Анна с своим супругом к ней вошли, то она с весьма спокойным духом с ними прощалась. В девять часов получила она конвульсивные припадки, и как потом её духовник, придворный священник и певчие, дабы дать молитву по греческому закону, в комнату позваны, то вошёл туда также отец мой, князь Черкасский и некоторые другие. Первого узнала умирающая императрица и вещала к нему: “Прощай, фельдмаршал!” — других не могла она больше различить, но спрашивала, кто они таковы, и они, быв по именам названы, сказала всем: “Прощайте!”». Анна Иоанновна скончалась между девятью и десятью часами вечера в полном сознании и успела ободрить своего избранника: «Небось!»

Анна Иоанновна умерла от того же недуга, что свел в могилу обеих её сестёр. Французский посол Шетарди сообщал о результатах вскрытия тела: «У ней в правой почке — я это узнал от самого гр. Остермана — камень более и длиннее большего пальца образовался в виде ветки коралов. В том же боку было множество небольших камней, два в левой почке по величине были между этими средними. Первый, отделившись от почек, запер мочевой канал, что произвело антонов огонь, окончивший болезнь».

За манифестом о вступлении на престол следовал «учинённый от любезнейшей нашей государыни бабки, блаженныя н вечнодостойныя памяти всепресветлейшей, державнейшей, великой государыни Анны Иоанновны» «устав» о регентстве Бирона, датированный аж 6 октября. Эта дата дала основания заподозрить фальсификацию, о чём сразу же заговорили иностранные дипломаты. Очевидно, прямой подлог всё же не имел место, хотя подлинного рукописного текста распоряжения о регентстве у нас нет. Но вокруг умиравшей императрицы была сплетена столь густая сеть интриг, что если бы даже она отказалась исполнить волю фаворита или физически не смогла подписать документ, это едва ли изменило бы ход событий: в дело пошли бы заготовленные заранее выражения «общественного мнения». В нужный момент вступил в дело генерал-прокурор Н.Ю. Трубецкой, отдавший распоряжения Сенату: задержать почту, учредить заставы на выезде из столицы, вызвать гвардейские полки к восьми утра к «летнему дому», где лежало тело императрицы. Часом позже туда надлежало явиться сенаторам, членам Синода и особам первых шести классов. Не забыл генерал-прокурор распорядиться и о новом титуле «регент» для Бирона.

Позднее Бирон писал, что был в те дни безутешен, однако мемуары Миниха-младшего запечатлели иную картину: «Как скоро императрица скончалась, то, по обыкновению, открыли двери у той комнаты, где она лежала, и все, сколько ни находилось при дворе, в оную впущены. Тут виден и слышен был токмо вопль и стенание. Принцесса Анна сидела в углу и обливалась слезами. Герцог Курляндский громко рыдал и метался по горнице без памяти. Но спустя минут пять, собравшись с силами, приказал он внесть декларацию касательно его регентства и прочитать пред всеми вслух. Почему когда генерал-прокурор князь Трубецкой с означенною декларациею подступил к ближайшей на столе стоявшей свече и все присутствующие за ним туда обратились, то герцог, увидя, что принц Брауншвейгский за стулом своей супруги стоял, там и остался, спросил его неукоснительно: не желает ли и он послушать последней воли императрицы? Принц, ни слова не вещав, пошёл, где куча бояр стояла, и с спокойным духом слушал собственный свой, или паче супруги своей, приговор».

Извлечённый из ларца с драгоценностями документ гласил:

«…во время малолетства упомянутого внука нашего великого князя Иоанна, а имянно до возраста его семнатцати лет по данной нам от всещедрого Бога самодержавной императорской власти определяем и утверждаем сим нашим всемилостивейшим повелением регентом государя Эрнста Иоанна владеющего светлейшего герцога Курляндского, Лифляндского и Семигал[ь]ского, которому во время бытия его регентом даём полную мочь и власть управлять на вышеозначенном основании все государственные дела, как внутренние, так и иностранные, и сверх того в какие бы с коею иностранною державою в пользу империи нашей договоры и обязательства вступил и заключил, и оные имеют быть в своей силе, как бы от самого всероссийского самодержавного императора было учинено, так что по нас наследник должен оное свято и ненарушимо содержать».