Книга Надсада - Николай Зарубин

— Давай, — согласился Данила, приготовясь слушать дальше.

— Я на твой участок смотрю шире и думаю так: кроме заповедника здесь должна быть и туристическая промысловая база, и каждая из этих зон должна иметь четкие границы. Предположим, от Безымянного и в глубь Саян — заповедник, а та часть, где я когда-то охотился, отходит к промысловой базе.

— Дак вот какой у тебя антирес, а я-то, дурак, развесил уши…

— Погоди делать выводы, — оборвал старика. — Эта зона, где вы сейчас били шишку, все равно рабочая. Здесь для заповедника нет ничего примечательного, и та комиссия, которая будет определять и учреждать границы, уж, наверное, будет состоять не из дилетантов. За этот довод ухватится и Витька Курицин как глава администрации района. Если же мы построим здесь промысловую базу по типу европейских — с гостиницей, сауной, кафе, прочими удобствами — и будем с приезжающих сюда любителей охоты и орехового промысла брать хорошие деньги, а с тех доходов в казну района и поселка Ануфриево отчислять в виде налогов, то с такой постановкой вопроса спорить будет очень и очень трудно. И с организацией заповедника будет проще решить. Я все продумал и уже готов заказать проект архитектору — вот этому молодому человеку Виталию, который у тебя сейчас бьет шишку. Парень толковый, не зря я его из Питера притащил. А деньги на всю эту затею — мои, так что никто больше не потратится. И ты будешь при деле, скажем, старшим охотоведом этой базы. Или почетным охотоведом…

— Мягко стелешь, да не пришлось бы жестко спать, — не удержался Данила.

— В общем, я тебе все обсказал. Только пойми одно: другого пути сохранить твою тайгу просто нет. Все равно доберутся: не Витька, так кто-нибудь другой. Да и ты не вечный. Или кокнут тебя, что самое простое. Кокнут и назначат своего человека: нагонят техники и вывалят лес в считанные месяцы. Это они умеют. И никто им не помешает. Я же готов в будущем году начать строительство и сюда — уж будь в том уверен! — не пропущу ни одну падлу. На турбазе и в заповеднике будут свои службы егерей, которые создадут надежный заслон браконьерам и прочей сволочи. Хочешь поохотиться — бери лицензию, плати за проживание в гостинице, за обслугу и — на здоровье. Двойная защита егерей охранит и лес, и кедрач, и твой Безымянный. Так что думай…

Замолчал, будто задохнувшись, после чего добавил почти зло:

— Чепай!.. А так, как ты сейчас собираешься охранять, — все одно что с шашкой на танк идти. И не обижайся на меня, а лучше включи мозги. Я не враг тебе и твоему участку. Для меня время накопления денег любыми способами закончилось. Я теперь хочу жить с пользой для своего края: чтобы и лес сохранить, и новый посадить, и людям дать работу, и память предков моих не осквернить.

— Не вечный, эт ты правду сказал, племяш, и с шашкой на танк я не собираюсь идти, — с тихой грустью в голосе, глубоко вздохнув, отозвался Данила Афанасьевич, и нельзя было понять: то ли согласился с доводами племянника, то ли подумал о неизбежном, что связано с его возрастом.

Вздохнул с облегчением и Владимир Белов: главное он дядьке сказал, и тяжелый для них обоих разговор закончился вполне мирно. А это был уже добрый знак.

«И — добро».

С некоторых пор произносить, пусть даже про себя, это беловское: «И — добро» вошло у него в привычку.

Данила Афанасьевич, казалось, забыл о племяннике, пребывая в своей задумчивости, и кто знает, какие мысли тревожили этого уже по сути старика. Старика по годам, но не по стати. В крутых плечах, в посадке седой головы, во всей его кряжистой фигуре еще ощущалась не желающая покидать стареющее тело сила.

Не менялся и взгляд — тяжелый, немигающий, способный привести в состояние растерянности даже далеко не робкого человека.

«Такой же, верно, был у прадеда Ануфрия, — думал о своем и младший Белов, испытывающий сейчас к дядьке не жалость — нет! А нечто такое, что он испытывал в юности, когда начал охотиться вместе с Данилой Афанасьевичем и ловил каждое его слово, каждый жест — учился читать книгу тайги. — Ведь мог же Ануфрий открыть разбойникам тайну ручья Безымянного и тем самым, может быть, спасти свою семью от жестокого истребления, — размышлял дальше. — И не золото он стерег — оно само по себе не имело для него никакого сколько-нибудь важного значения, ради которого обрек на смерть и себя самого, и жену, и детей своих. Веру свою не мог предать. Завет соплеменников по вере. И дядька такой же — не сломленный временем, обстоятельствами, превратностями судьбы. И Бог вознаградил его — женой Евдокией, сыном Николаем, внуками». Так неужели ж и он, Владимир Белов, не сможет сохранить ту тайну и не сделать того, что должно?

«Делай, что должно и будь что будет», — вдруг обозначилось в мозгу евангельское.

Владимир вздрогнул и невольно огляделся вокруг, будто хотел увидеть тень своего пращура Ануфрия. И был миг — всего лишь краткий миг, когда вдруг показалось, что какая-то тень мелькнула за деревьями. Мелькнула и — скрылась. И будто сомкнулись за той тенью ветви кедра, за которыми ему с самого детства мерещилась некая глубокая, никем не разгаданная тайна. Тайна тайги.

Владимир тряхнул головой, будто отгоняя от себя наваждение, но почти физическое ощущение той тени никуда из него не ушло, и внутри себя он принял реальность видения. Видения, как некоего знака свыше, который окончательно утвердил его в решении сделать все от него зависящее для того, чтобы здесь, на земле его пращуров — на этом клочке не тронутой современными цивилизаторами и хапугами всех мастей тайги — утвердить заповедник, построить туристическую промысловую базу, не допустить к ручью грязных и жадных людишек. Сберечь до времени, когда пробьет свой час, — и золото Безымянного послужит людям, как служило некогда спасающимся от официальной церкви и властей староверам.

— Ладно, Володька, тебе — твое, а мне — мое, — сказал, вставая, Данила. — Провожу ребят и возвернусь — надо перед сезоном все обсмотреть и обладить. Потом некада будет.

— Может, недельки две воздержишься? Ежели поставили перед собой задачу убрать тебя, то вряд ли откажутся от своих планов. Изменят тактику — это скорей всего. Но от планов не откажутся.

— Думаю, что боле не сунутся. С другой стороны, ежели суждено сгореть в огне, то пустая затея бегать от полымя.

— Береженого, говорят, и Бог бережет.

— А за битого — двух небитых дают, — подвел итог Данила и пошел к молодежи.

Владимир пошел за ним и тут же включился в работу. Он решил остаться здесь до общего выхода из тайги, который был намечен на другой день.

Обратный путь на выселки был легче легкого: парни вышагивали с довольным видом, Наташа пригрелась около деда на телеге. Старика Воробьева Владимир придержал сразу же, как только пошли от зимовья, — до него у Белова был разговор.

— Какие твои мысли, Евсеевич, о тех молодцах, что отсиживались на Безымянном?

— А че, Степаныч?.. Кумекаю, не к добру это. Афанасьич, канешна, нагнал на них страху, а надолго ли? Шатунам энтим все трын-трава. Утрутся и наново примутся за свое.