Книга Harmonia caelestis - Петер Эстерхази

Для поездки на похороны Франца Иосифа мне дали отпуск. Было что-то невыразимо мрачное в этом историческом акте, хороня императора, мы, сами того не зная, хоронили монархию. На обратном пути из Вены я уцелел только чудом; случайно отправился через Мархегг, а не через Брукк, где в результате железнодорожной катастрофы погиб Таллоци, директор департамента Министерства финансов, с которым я, несомненно, ехал бы в одном салон-вагоне.

Франц Иосиф — самый ничтожный покойник во всей мировой истории.

Во время коронации нового короля мне выпала честь в течение трех дней сопровождать Святую Корону — из оружейной палаты Крепости в Коронационный собор и обратно.

К моему удивлению, будучи возведенным в ранг тайного советника.

Короткое пребывание королевской четы в Венгрии и поспешный отъезд произвели дурное впечатление.

Менее известный факт — начало января 1917-го, слухи о начале неограниченной подводной войны. Опасность, что США вступят в войну, противоречие с меморандумом от 12 дек. 1916 года. Решил предъявить интерпелляцию премьер-министру. По традиции премьера следовало предупредить заранее; Тиса разделяет мою обеспокоенность, говорит мне, что он тоже был категорически против и даже указал на это рейхсканцлеру Бетман-Гольвегу, но немцы настаивают на своем. Все неприятности, связанные с этим решением, таким образом, ему придется взять на себя, разочарованно заметил он. И просил меня отказаться от интерпелляции. Что я и сделал.

Весной 1917-го меня вызвали в Пешт. Тиса предложил мне и Иштвану Бетлену министерские портфели. Договоренность не состоялась. Замечу, что королевский рескрипт о всеобщем избирательном праве был следствием Пасхального послания кайзера Вильгельма II, с которого в Пруссии началась избирательная реформа.

А в июне, за неимением лучшего разрешения затянувшегося на месяцы кризиса, сформировать кабинет было поручено мне и ввести всеобщ, изб. право. Рано утром 12 июня аудиенция у короля, его величество информировал меня о своем решении. Я отказался. В течение дня еще две аудиенции. В конце концов согласился возглавить правительство меньшинства, слабое и шаткое изначально. Когда перед третьей аудиенцией я находился в приемной его величества, барон Надь, начальник королевской канцелярии, выходя от его величества с грудой бумаг в руках, удивленно спросил меня: Ваше превосходительство, объясните мне, что здесь весь день происходит?!

Не желая отказываться от мудрых советов Андраши, я попросил его стать министром a latere[109]. Не берусь описать все перипетии, связанные с формированием правительства, отмечу только, что я вправе был предположить, что граф Аппони не откажется от портфеля министра по делам культов, а осенью станет моим преемником. Я был разочарован; он тоже.

Лето 1917-го, германский кайзер в замке Лаксенбург. Меня должны были ему представить. На столе перед Вильгельмом II лежал предназначенный для меня железный орден Короны I степени. Атмосфера с самого начала напряженная, неприятно. Весь прием стоя. Кайзер раскритиковал ряд вопросов венгерской и австрийской внутренней политики. Он не имел отношения ни к первому, ни ко второму, я — только ко второму. О чем я ему и сказал. Он так грозно сверкнул очами, что я чуть не рассмеялся. Хотя было совсем не до смеха. Его величество, наш король, был не очень-то рад, что его премьер-министр нашел столь холодный прием.

Кайзер, к примеру, в резких тонах потребовал объяснения, почему мы помиловали чешского политика-русофила Крамаржа. Мой ответ: а) это внутреннее дело Австрии, я же премьер-министр Венгрии; b) если его величество интересуют стратегические мотивы помилования, пусть обратится к премьер-министру Австрии Зайдлеру. Кайзеру это совсем не понравилось. Когда же я упомянул, что пришло время заканчивать войну, он поразился.

— Как я понимаю, вы представления не имеете о положении на фронтах!

— Это именно так, ваше величество. Положение на Западном фронте, например, для меня, так сказать, темный лес.

— А имеете ли вы представление, сколько лошадей ежедневно гибнет от чумы во Франции?

— Впервые об этом слышу, ваше величество. Маршал Жоффр в 1914 году реквизировал для переброски войск такси…

На что он еще более резко:

— А знаете ли вы о том, что Генштаб поставил меня перед выбором: Париж брать или Кале. — Буквально так. И это — 6 июля 1917 года! Какая-то ребяческая бравада. Я с легким поклоном ответил:

— Желаю, чтобы осуществление плана не оказалось сложнее выбора.

Кайзер долго и пристально смотрел на меня; если бы мне было что терять, я потерял бы все.

— Genuk, danke.

В этот момент с его груди со звоном упала какая-то награда. Я отступил назад, на что его величество, наш король, до сих пор не пойму с какой стати, быстро нагнулся, но тут подскочил секретарь Барци, и они, словно цирковые артисты, треснулись лбами.

— Идиот, — махнул рукой кайзер.

Весьма своеобразная сцена. Какие рефлексы заставили его наклониться? Мне это даже в голову не пришло. (Кстати, много лет спустя, в голландском Дорне, бывший германский император все еще вспоминал о „наглых ответах молодого человека“.) Я продолжал стоять. А железный крест остался лежать на столе. На придворном обеде бедный Барци, решив, что я забыл его нацепить, быстро где-то достал такой же, когда я шепнул ему, что награды не получал, тот пришел в замешательство, прилично ли ему в таком случае носить свой собственный. Я успокоил его. (И он успокоился.) А позднее, через будапештское консульство, без каких-либо комментариев мне все же прислали железный крест, но уже II (!) степени. Но в Германию за все время моего пребывания на посту ни разу не приглашали. (Английский журналист Эшмид-Бартлет в своей книге „Трагедия Центральной Европы“ описывает всю эту сцену в совершенно ложном свете.)

В Буде с огромной помпой меня посетила делегация германского военного флота, чтобы убедить в эффективности морской блокады. (Они знали, что я возражаю и только Тисе удалось в свое время отговорить меня от выступления по этому поводу в парламенте. Тиса был тоже против, но это знал только я.) Раскатав передо мною огромные разноцветные карты, они опустились возле них на колени, я этого делать не намеревался. Позже Барци сказал мне, что я был прав, венгерский премьер-министр не должен вставать на колени. На что я ответил, что остался стоять как частное лицо, у которого просто болят колени.

Они показали на карте, где они блокировали Средиземное, Северное и Балтийское моря, Ла-Манш и пролив Св. Георга. Я наивно спросил у них, а что же с той частью, что простирается от Бордо до Бреста. Они только головами трясли. Зная все, что случилось позднее, — троекратное „браво“!

К августу пришло время моей отставки (чтобы во время осенней сессии можно было сформировать консолидированное правительство). Я, среди прочих, упомянул графа Куно Клебельсберга, зная, что в правительстве Тисы он был статс-министром. Тиса ничего не ответил и повернулся к окну. Он молчал. Я тоже. Наконец он сказал: