Книга Хроники тысячи миров - Джордж Мартин

Я не знала эту больную старуху, и ее общество мне не понравилось. Говорят, на Авалоне, Ньюхолме и Прометее старость и болезни приходят медленно. Легенда гласит, будто в сверкающих ульях Старой Земли люди не ведают, что такое смерть. Но Авалон, Ньюхолм и Прометей были далеко, а Земля за семью печатями и потеряна для нас навсегда, я же осталась на Лилит наедине с незнакомкой. И тогда я покинула сферу обитания человека, опустившись в душные сумерки Кроандхенни, где, по слухам, можно было пережить второе рождение. Я хотела вновь увидеть в зеркале старого друга, которого потеряла.

Вместо него я увидела новых незнакомцев.

Первым был сам властитель боли, властелин разума, повелитель жизни и смерти. До моего появления он правил здесь дольше сорока земных лет. Он был кроандхенни, местная тварь – картофелеобразная туша с опухшими глазами и пятнистой сине-зеленой кожей, этакая пародия на жабу с тонкими ручками о двух локтях. У него было три длинные вертикальные пасти, напоминавшие черные раны. Разглядывая чудовище, я почти осязаемо почувствовала слабость этого куска сала, смердевшего тухлым яйцом, а вот кроандхеннийские гвардейцы были подтянуты и мускулисты. Но чтобы свергнуть властелина разума, надо стать им самому. Когда мы состязались в Игре ума, я отняла его жизнь и проснулась в этом мерзком теле.

Человеческому мозгу нелегко привыкнуть к чужой плоти. На целые сутки я потерялась в гадком обрубке, разбираясь в образах, звуках и запахах, бессмысленных, как кошмарный сон. Я отчаянно старалась выкарабкаться, овладеть новым телом и выжила. Победа духа над плотью. Когда подоспело новое состязание, я закончила его в теле, которое выбрала сама.

Она была женщиной. Тридцати девяти лет, если верить ей на слово, здоровая, некрасивая, но физически сильная. Профессиональный игрок, она прилетела на Кроандхенни сыграть в главную игру Вселенной. У нее были длинные темно-рыжие волосы и аквамариновые глаза, цветом вызывавшие в памяти моря Гулливера. Для Игры ее силы и навыков оказалось недостаточно. В те давние дни Хар Дориан с работорговым флотом у меня еще не появился, на Кроандхенни редко появлялись люди. Выбор был невелик. Я взяла ее.

Вечером я снова посмотрела в зеркало. Там по-прежнему отражалась незнакомка: слишком длинные волосы, глаза не те, прямой, как лезвие, нос и невыразительный, непривычный к улыбке рот.

Через сколько-то лет, когда это тело начало харкать кровью от какой-то заразы, подхваченной в болотах Кроандхенни, я построила башню из черного обсидиана, чтобы встречать в ней каждого нового незнакомца. Годы бегут быстрее, чем мне хотелось бы, пока башня остается закрытой и недоступной, но всегда наступает день, когда я снова сюда прихожу, и тогда мои слуги взбираются по лестнице и полируют черные зеркала, а когда Игра ума заканчивается, я поднимаюсь наверх одна, раздеваюсь и медленно танцую с изображениями остальных.

Высокие угловатые скулы и темные глаза, глубоко утопленные в глазницы. Лицо сердечком, окруженное ореолом непокорных черных волос, большие бледные груди с коричневыми сосками.

Поджарая, с напряженными мышцами под маслянистой красноватой кожей, длинные острые ногти, узкий острый подбородок, жесткие темные волосы, подстриженные в виде гребешка вдоль головы и ниспадающие до лопаток, и горячий дух похоти меж бедер. Моих бедер? Люди тысячи планет отличаются тысячами черт.

Массивная шишковатая голова, глядевшая на мир с высоты трехметрового роста, борода и шевелюра, превратившиеся в яркую, словно червонное золото, львиную гриву, каждая мышца и сухожилие – эталон мощи, широкая плоская грудь с бесполезными красными сосками, странность длинного мягкого члена. Слишком странный он был для меня и оставался вялым целый год, пока носила я то тело, а башня за это время открывалась дважды.

Лицо, похожее на столь памятное мне. Но действительно ли я так хорошо его помню? Столетие рассыпалось в пыль, а я не храню изображений своих прежних лиц. От далекой юности остался только стеклянный цветок. У этой были короткие каштановые волосы, улыбчивые губы, серо-зеленые глаза. Шея, пожалуй, длинновата, а груди маловаты. Похожа, похожа, но тоже начала стареть, и в один прекрасный день я увидела, что по замку вместе со мной опять гуляет незнакомка.

А теперь одержимое дитя. В зеркалах она похожа на дочь грез, дочь, которую, будь я прекраснее, чем была, могла бы родить. Хар привез мне ее, самую прекрасную девочку, в подарок, в уплату долга за то, что некогда я сделала его, старого, дряхлого и покрытого шрамами, молодым и сильным.

Она не старше одиннадцати-двенадцати. В худеньком неловком теле пробуждается грация, наливаются юные грудки, и год назад пришла первая кровь. Водопад гладких серебристо-золотых волос струится почти до земли. На миниатюрном личике – огромные глаза, они глубокого фиолетового цвета. Лицо словно вылепленное. Ее, конечно, специально вырастили такой: генетическое программирование, превратив толстосумов Лилит и Фелланоры в ослепительных красавцев, озолотило магнатов Шрайка.

Когда Хар привез мне девочку, ей не исполнилось еще и семи, но разум ее уже померк, она превратилась в скулящее животное, остатки сознания агонизировали в темной камере черепа. Хар сказал, что такой ее и купил. Она была дочерью казненного за политический террор главаря фелланейских гангстеров. Его близкие, друзья и слуги были убиты или превращены в безмозглых кукол для утех победивших врагов. Так утверждает Хар. И я ему верю.

Она моложе и красивее, чем я, даже в свою невозвратную первую молодость на Эше, где безымянный юноша подарил мне стеклянный цветок. Я надеюсь носить эту дивную плоть столько же лет, сколько носила мое родное тело. И, как знать, возможно, в один прекрасный день я увижу в зеркале свое лицо.

Я пропускала их через себя одного за другим – через свою мудрость к новому рождению; по крайней мере им хотелось в это верить.

Высоко над топями, заперевшись в башне, я готовилась к ним в зале перемен. Мое Нечто выглядит не слишком внушительно: большая грубо обработанная чаша из какого-то неизвестного ковкого сплава темно-серого цвета и тепловатого на ощупь. По краю чаши через равные промежутки сделано шесть ниш. Это сиденья – жесткие, тесные, неудобные, рассчитанные явно не на людей, но все-таки сиденья. Со дна чаши поднимается узкая колонна, вверху колонна расширяется и раскрывается, словно бутон, образуя подобие блюдца, на котором должен восседать… титул выбирайте по вкусу. Господин Боли, властитель Разума, повелитель Жизни, дарующий и отнимающий, катализатор, хозяин. Все это – я, последнее звено в цепочке, восходящей к Белому и, вероятно, к стародавним временам, к создателям, к неизвестным, что изготовили эту машину на заре далеких веков.

Зал в башне несколько театрален, но это моих рук дело. Округлые стены и сводчатый потолок изготовлены из тысяч кусочков обсидиана. Некоторые кусочки такие тонкие, что сквозь них пробиваются серые лучи солнца Кроандхенни. Другие потолще и почти непрозрачные. Цвет у всех кусочков один, но тысяча оттенков, и, если приглядеться, можно увидеть грандиозную мозаику жизни и смерти, грез и кошмаров, боли и экстаза, пресыщенности и опустошенности, всего и ничего – они сливаются, перетекают друг в друга снова и снова, по кругу без конца, словно уроборос – змея, пожирающая собственный хвост. Каждый кусочек уникален, хрупок и остр как бритва, и каждый – часть огромной картины, огромной, черной и эфемерной.