Книга Новая журналистика и Антология новой журналистики - Том Вулф

Как и Моисей, Кинг был не из «самых мозговитых». Досконально изучил он только один источник: Библию. Все иные изречения лишь оттеняли и орнаментировали основные мысли. И он использовал их потому, что считал себя не просто проповедником, а больше, чем проповедником. Но это «больше» должно было придать ему вес в качестве именно проповедника. Пытаясь убежать от судьбы, Кинг лишь прочнее к ней привязывался. Как проповедник он лучше подготовлен, нежели любой белый шериф: образованный, поездивший по свету, опытный, уравновешенный. Этот «огузок» мог сказать «нет», и его «нет» звучало орудийным залпом.

Интересно сопоставить Мартина Лютера Кинга с другим выходцем из семьи проповедника, с Джеймсом Болдуином. Болдуин стал проповедником, чтобы вырваться в светский мир. Кинг же учился, чтобы войти в более широкий, всеобъемлющий мир религии, в котором слово «проповедник» не звучит упреком. Докторский титул придавал весомость его работе и ему лично. Он стремился к тому, чтобы его называли «Г’сподь». Он стремился к утверждению религии Юга. Он был в центре всего, он стремился к обретению достоинства как к конечной цели всех возмущений негров. Его талант, его сообразительность, обучаемость, универсальность, годы, посвященные философии и теологии (к которой он не питал особой склонности), были направлены на получение власти. Его книги и ученые степени — лишь инструменты, оружие. Приставка «доктор» перед его фамилией потребовалась Кингу для того, чтобы каждый негр Юга получил приставку «мистер» перед своей. И они это понимали. Они ощущали его достоинство как свое. Нобелевская премия имела вес лишь в той степени, в какой она помогала им. Как сказал Т. О. Джонс: «Никакой другой вождь не вызовет таких чувств, какие вызвал он».

Нашим автобусам предстоял долгий десятичасовой путь: всю ночь мы должны были ехать через Миссисипи, Алабаму, Джорджию. Автобусы не отличались удобством. Компания «Грейхаунд», все машины дальнего следования которой оказались заняты, прибегла к помощи мелких транспортников и арендовала автобусы у местной фирмы. И ноги в проход не высунешь, там тесно понатыканы раскладные стулья. Десять часов туда, десять обратно.

Вскоре после отправления голос за моей спиной произнес:

— Мы в Миссисипи.

У какой-то женщины вырвалось: «Ой!» Не надо забывать, что граждане наши опасаются некоторых штатов. И больше всех боится Т. О. Джонс. Уж он-то знает, какие опасности ожидают негра на Юге, если негр «высунет нос». Он скрывает свой адрес, а номер телефона меняет каждые полгода. Как только началась стачка, Т. О. переехал в отель, чтобы не подвергать опасности жену и двух дочек.

— Опасная страна! — говорит он. — И чем дальше на юг, тем опаснее. — Мы движемся на юг, в Миссисипи.

В первом автобусе туалета нет, в двух других к ним не добраться по заставленным стульями проходам. Автобусы время от времени вкатываются на темные стоянки, стулья складываются, к мужскому и женскому туалетам выстраиваются очереди. Во время первой остановки некоторые мужчины попытались было «ответвиться» в ближние кустики, но Т. О. Джонс сгоняет всех в кучу, беспокоится: «Не отходите от автобусов». Не отпустил он и желавших наведаться на автобусную станцию за «колой». Я спросил его, считает ли он опасность столь реальной.

— Мы в Миссисипи, — ответил Т. О. — Лучше держаться вместе. Вон кто-то маячит у заправки.

В автобусе после остановки оживленно. Голос сзади размышляет о шансах стачки:

— Замельтешил Генри Либ, засуетился… — Удовлетворенное хмыканье и смешки слушателей. — Не ожидал удара…

Страх и смятение на Юге не в новинку. Уверенность в настроениях — нечто новое. Маленький человечек, мусорщик с многолетним стажем и проповедник-любитель в Мемфисе, говорил мне о мэре:

— Мистер Либ туго соображает. Он не в состоянии ничего понять, бедняга. Больной…

«Больное общество», — говорил Кинг. И мусорщики часто употребляют это определение, можно назвать его эпитетом десятилетия. Дело уже не в смелости или страхе, не в силе белых, не в разуме или ресурсах. Вопрос жалости и разумения: в общении с больными следует проявлять терпение.

Нет, Генри Либ не выглядит больным. Он энергичен, атлетичен, симпатичен, смахивает на «крутых» ковбоев типажа Уильяма С. Харта и Рэндольфа Скотта. И ведет себя по-ковбойски: «Я в сделки не вступаю… Я не верю в репрессии… Я хочу вести дело принародно…» Это выпирающее «я» особенно заметно на фоне остальных уклончивых персонажей его салуна. Мэр по-ковбойски предан своей «лошадке»: на стене кабинета красуется картина, запечатлевшая торпедный катер, на котором он служил в годы войны. А в биографии его имеется ссылка на Джона Ф. Кеннеди.

В Либе странным образом смешиваются местные и космополитические черты. Он из семьи местных миллионеров, женился на Королеве Хлопкового карнавала. Будучи евреем, он не мог принадлежать к «Мемфисскому клубу» (к епископальной церкви он принадлежит со времени избрания на пост мэра); получать образование Либу пришлось на Востоке. Хорошо знающий мэра журналист ухмыльнулся;

— Спорим, что как только он узнает, из какого вы журнала, тут же упомянет о Брауне или Эндовере? Пяти минут не пройдет.

Когда я зашел в кабинет мэра, он первым делом попросил предъявить мои «верительные грамоты» — хотя любил заявлять, что к нему вхож каждый. Спросил, где я живу.

— В Балтиморе.

— О, а вы такого-то знаете?

— Нет.

— Я с ним в Эндовере учился.

Если бы журналист спорил на деньги, он бы мог неплохо зарабатывать.

О Брауне Либ не упомянул. Да и нужды не было. Еще пока я ждал в приемной, его секретарша вытащила из уха затычку диктофона и принялась рыться в словаре, пояснив: «Господин мэр был первым по английскому в университете Брауна, так что иной раз подпускает словечки, которые приходится в словаре искать». А позже заместитель Либа нашел возможность упомянуть об академических успехах своего шефа в том же университете.

Мэр печется о защите земляков от всяких настырных визитеров с Севера. Он сознательно не выключает громкоговорящую связь во время телефонных разговоров, так что находящиеся в кабинете могут слышать всю беседу. Как-то ему звонил репортер с ярко выраженным восточным акцентом, и Либ принялся веселить сидевших у него местных журналистов, передразнивая новоанглийские интонации собеседника-чужака. Когда к нему пришли пять белых женщин из пригорода, делегация в поддержку бастующих мусорщиков, мэр с хитрым видом выслушал их и спросил, откуда они родом. Слух его не обманул: ни одна из этих женщин не была коренной «мемфиянкой». Очень чуток Юг к классам, акцентам, к происхождению, к биографии. Либ не забыл поинтересоваться, какой колледж я окончил. Юг — территория весьма светская.

Но Либ глух к густому, тягучему акценту таких людей, как Т. О. Джонс. Ведь эти люди «университетов не кончали». Я спросил его, надеется ли он на восстановление добрых отношений с неграми после урегулирования конфликта с мусорщиками.

— Нам нечего восстанавливать. У нас полное взаимопонимание.