Книга Слово - Сергей Алексеев

Глядь, а вместо лома в руках у Тимки — черная змея с разинутой пастью. Тимка выпускает ее на Луку, и змея начинает обвиваться вокруг его тела, вокруг шеи. Медленно так, плавно сжимает Луку, словно веревка, так что кости трещат. Потом змея заползает ему в рот и ползет по горлу, царапая чешуей гортань. Лука пытается отбросить ее, вырвать изо рта, но Тимка бьет его по руке прутом и приговаривает:

— За одну змею сорок грехов долой! Бей ее, бей!

Лука очнулся, попил воды, перекрестился на иконы и снова бред. Чудится ему, что Христос с иконы сошел и протягивает ему ковш: «Пей, Лука, здесь питье чудотворное. Выпьешь — и все болезни твои кончатся». Лука принял ковш, но только воспаленные губы к его краю поднес — ахнул! Параша! Отбросил Лука парашу, а дерьмо на иконы плеснулось. «Так тебе и надо! — обрадовался он и захохотал. — Не подсовывай больному человеку! Заместо хлеба — камень даешь?»

На восьмые сутки, когда боль отошла и опухоль немного спала, Лука уснул. Ему снова показалось, что он бредит, но то был сон. Лука увидел себя стоящим на колодине посередине Макарихи. Вокруг народ, много народу, и все перед ним на коленях стоят, руки воздев. Кричат:

— Помилуй, Господи!

Лука удивился: вот как встречают его! Видно, он и в самом деле праведник! Но тут увидел Лука Давыдыч, что одеяние на нем странное: белая тряпка вокруг тела окручена, а сверху медная ряса надета. Над головой же сияет нимб, и лучи исходят.

— Помилуй! — кричат односельчане. — Денно и нощно молиться тебе будем!

Только тут Лука сообразил, что он не живой, а превратился в икону с жестяным окладом. Ни пошевелиться, ни глазом моргнуть. Проснулся Лука в поту, вскочил с лежанки, огляделся. Пусто кругом, осы на окне звенят, комары поют, сосны шумят. И есть хочется — страсть! Собаку бы с шерстью съел. В келейке же, как назло, ни корочки хлебца.

Взял он удочку и поплелся на озеро: может, карась на счастье клюнет. Нашел он червяка, наживил и только забросил — поплавок тут же в воду ушел. Потянул Лука — не идет, наоборот, к себе тянет. Ухватился он двумя руками, напрягся телом, поволок. Ох, видно, большая рыбина клюнула! Так и водит, так и режет леса воду. «Вот уж поем вдосталь!» Перекинул Лука удилище через плечо, навалился на него и выволок рыбу… Только на крючке почему-то маленькая плотвичка оказалась, с палец величиной. А тянула-то как!

Лука сдернул рыбку с крючка, вернее, крючок у нее из губы вынул, придавив плотвичку коленом к земле, и снова удочку забросил. Потом взял рыбу, подтянул к себе (пока на уху наловишь, так с голоду помрешь) и сжевал ее сырую живьем, без соли. И вдруг ощутил, как разливается по телу благость. Солнце светит, комары попискивают, тайга шумит, рыбку из озера вытащил — съел. Живи — не хочу! Живи и радуйся!

За такими мыслями и застали его старик Петрович с Иваном. Шли они уставшие, чуть друг за друга не держались, поизорвались в тайге, исхудали — одни глаза горят. За ними мерин тащился, худой, как велосипед, чуть ветром не качает. Подошли они к Луке, повалились на землю разом, отдышались.

— Рыбку удишь? — спросил Петрович. — Клюет?

— Клюет! — сказал Лука и вырвал из воды плотвичку.

— Хорошо, — похвалил Петрович. — Когда клюет — хорошо…

— Слышь-ка, Петрович, — вдруг заговорил Лука. — Я тут сижу и думаю… Бога-то ведь нету!

— Как же нету, есть, — возразил Петрович.

Лука удивленно обернулся к нему, вытаращил глаз:

— Ты ж немоляка, Петрович?

— Немоляка, — согласился тот. — У меня свой бог, Лука Давыдыч. Мой собственный, как вон меринок. Я его слушаюсь и молюсь ему.

— А! — догадался Лука. — Я про другого бога — про Христа. Нет его. И не было никогда.

— Ну, про это тебе Иван Николаич скажет, — кивнул Петрович на молчащего Ивана. — Скажи ему, паря, есть Бог, нету?

Иван сверкнул глазами, отвернулся.

— А что это ты, Лука, разуверился, что ли? — спросил Петрович.

Лука незаметно сунул в рот рыбешку, разжевал ее, проглотил.

— Я тебя спросить хочу, Петрович, — жалобно сказал он. — За каким хреном я ему молился? За каким хреном дерьмо из параши ел? Глаз себе выставил?.. А тут змея, гад подколодный, за руку тяпнул.

Петрович подумал, порывшись в бороде, достал сучок с клочком зеленого мха.

— Не знаю, Лука, зачем. Раз ел, значит, нужда такая была. Люди вон в космос полетели. Тоже какая-то нужда, — Петрович отбросил сучок, встал. — Ты, случаем, Леонтия этого, странника, не видал?

— Нет, — сказал Лука и выдернул очередную рыбешку. — На что он тебе?

— Надо, — уклончиво ответил Петрович и позвал Ивана с меринком. — Айда-те, ребята, тут маленько осталось, доплетемся…

Лука поспешно сжевал плотвичку, вытер губы. Выждав, когда гости отойдут на приличное расстояние, он подошел к избушке и стал разводить огонь. Береста взялась сразу, полыхнула жарко, обдала черным, сладковатым дымком. Лука навалил сухих дров, подождал, когда разгорятся, и ступил в келейку. Там он поснимал иконы со стены, прихватил книгу, отданную Леонтием, вынес все на улицу и свалил в огонь. Костер сначала приутих, испустив облако дыма, но потом разгорелся, раздымился, и скоро бесцветные языки пламени тщательно вылизали краску на иконах, охватили деревяшки, объяли кожу на книжных корках, и огонь сразу посинел, поголубел — то горела медь. Лука расшевелил палкой костер, подбросил дров и, повесив котелок с водой, отправился удить рыбу.

Спрессованная столетиями бумага не хотела гореть. Обугливалась по краям, чернела и краснела, когда налетал ветерок, однако эта чернота медленно, как гангрена, двигалась все ближе и ближе к центру. Плавились меднолицые иконы, красными слезами падали в золу капли древнего металла…

Анна с Марьей Егоровной готовили ужин на скорую руку: варили вяленую щуку, молодую картошку, резали огурцы, лук; второпях в кухонной тесноте иногда наталкивались друг на друга и, отпрянув, смеялись.

— Ой, как на пожаре, честное слово, — вздыхала Марья. — Поесть бы да спать. Рученьки-ноженьки болят, а завтра и того пуще — не поднимем…

Анна глядела в ее лицо, ловила взгляды и не переставала удивляться. Там, в избе, спал ее сын, Тимофей, желаннейший гость, а она хлопотала по хозяйству, ровно ничего и не случилось. «Позовет к столу или не позовет?» — гадала Анна и тоже спешила: уже стемнело, вот-вот должен прийти Леонтий с книгами. И если она не выйдет к нему — неизвестно, что будет, как он расценит это и что предпримет дальше. Поэтому во что бы то ни стало нужно быть на условленном месте за Марьиной усадьбой.

Когда собрали на стол, Марья зажгла керосиновую лампу, перекрестилась, прочитала молитву, однако за ужин не села.

— Как ты думаешь, он не убегом пришел? — вдруг задала она вопрос, наверное, мучивший ее все это время. — Ты же сказывала, ему еще три года сидеть?