Книга Вакансия - Сергей Малицкий

Неретин снова приложился к бутылке, в которой уже оставалась половина.

– Тут, в Кузьминске, имеются серьезные аномалии пространства. Думаю, что и аномалии времени. Я был руководителем лаборатории, которая занималась банальными замерами, фиксацией происходящего. Были еще и другие лаборатории, тот же Дубицкас пытался заниматься искажениями времени, административная часть во главе с Перовым занималась все больше обустройством тыла. Другие лаборатории пытались изучать феномен самого Адольфыча. Ведь тогда только он мог провести сюда и людей, и технику, и грузы. Правда, потом выяснилось, что это способна делать и крестьянка Шепелева, но использовать ее не удавалось. Своенравная оказалась особа. Ну неважно. Короче, мне удалось установить закономерность, которая, скажем так, была связана с некоторой суммой вибраций. Расчетным путем был установлен центр этих вибраций, если имеет смысл вообще как-то ориентировать в пространстве те категории, которые все привычные ориентировки нарушают. А потом… потом была построена установка, которая, по моим расчетам, могла бы заменить того же Адольфыча.

– И во время ее испытаний вы решились достичь того самого центра, источника вибраций? – спросил Дорожкин.

– Нет. – Неретин снова глотнул из бутылки. – Такой цели я себе не ставил, да и не мог ставить. Конечно, задумывался о чем-то подобном, но только в плане будущих размышлений. К тому же центр вибраций находился не здесь, а как бы… в глубине. Нет, тогда главным была техническая возможность переброски материальных тел для начала в то, что теперь в Кузьминске называют паутина или грязь. А потом уже и на Землю.

– И?.. – заставил оторваться от бутылки Неретина Дорожкин.

– И ничего. – Неретин вздохнул, взгляд его становился все более мутным. – В тот день мы просто тестировали установку. Научились выходить на уровень начала паутины. Можно сказать, царапали оболочку. Ну начальство и устроило показательные запуски. Был практически весь институт. Даже рядовые лаборанты. Установка прошла контрольные уровни, начала, как мы говорили, буриться, а в одиннадцать часов тридцать две минуты все прекратилось. Я сам не видел, что произошло. Для меня все погасло. А когда я пришел в себя, то увидел трупы, трупы, трупы, кровь и то же самое, что видели и вы. Не знаю, как я смог оттуда выбраться. Там еще ползала по полу лаборантка Катенька, с разодранным в лохмотья животом, но не умирала, а кричала что-то, смотрела на меня с ужасом и складывала на тележку куски тела Перова. Представляете, несла голову Сергея Ильича, оторванную голову, из которой вместе с какими-то жилами выходил словно какой-то дым, а голова хлопала глазами и пыталась что-то говорить. Я почти сошел с ума. Нет, я сошел тогда с ума. Или сошел бы, если бы не Дубицкас. Он метался вокруг, спотыкался о разорванные в клочья тела, махал окровавленными руками и кричал: « У меня не бьется сердце, у меня не бьется сердце»… Я приложил руку к груди, у меня сердце билось.

Неретин замолчал. Дорожкин тоже не проронил ни звука.

– Знаете, – оживился Неретин, – а ведь в тот день была решена проблема электроэнергии. Наша маленькая гидроэлектростанция не справлялась. Дома топились каминами…

– Но взрыв! – напомнил Дорожкин. – Почему катастрофа совпала со взрывом?

– Как выстрел в горах, – откликнулся Неретин. – Громкий крик. Та самая соломинка на спине верблюда, которая заставила его переломиться. Недостающая пакость среди того ужаса, который творился в стране. По-другому я это не могу объяснить.

– Тогда что же там, в ангаре? – спросил Дорожкин.

– Думаю, что это какой-то паразит, – усмехнулся Неретин. – Гигантский паразит. Межпространственный! Я же уже говорил. Что-то вроде чайного гриба. Что-то потребляет, но многое и дает. Чертовски удобная штука. Кстати, многое и не дает. Вот не дает до конца упокоиться мертвецам. Вам бы о том с Дубицкасом поговорить, он последние годы, уже после собственной смерти, серьезно этим занимался. Но его больше нет. По-настоящему нет.

Неретин пристально посмотрел на Дорожкина и добавил:

– Как-то так вышло, что он сумел освободиться. Другие пытались, но не выходило. Кое-кто по первости даже сжигал себя, в кислоту бросался. Ну и чем закончилось? Пребыванием в тех же пределах, но в виде бестелесной тени, обремененной все теми же физическими страданиями. Они бродят тут ночами… А вот у Дубицкаса получилось… Хотел бы я узнать как…

Дорожкин промолчал.

– Захотите проститься, так я дал команду отнести его останки на кладбище, – усмехнулся Неретин. – Ведь вы общались с Антонасом Иозасовичем? Так что милости прошу на кладбище. Днем там народ мирный, да и ночью, похулиганить могут, а обидеть нет.

– Это все по первому вопросу? – спросил Дорожкин.

– Вот. – Неретин подошел к столу, поднял файл с пожелтевшим листом бумаги. – Возьмите. Это рапорт Перова о происшедшем. Написан, правда, рукой его лаборантки, но тому есть объяснения. Он единственный, кто, несмотря на ужасные травмы, оставался в сознании в течение почти всего испытания. Вплоть до того момента, как ему оторвали голову. Прочитайте. Тут с подробностями. О том, как я вместе с рабочим Шепелевым был засосан в трубу, как оттуда же появился ужасный зверь и начал рвать на куски и уничтожать людей. И даже то, как потом вместо зверя на полу ангара обнаружился голый Неретин Георгий Георгиевич. Ваш второй вопрос, Евгений Константинович?

– Вера Уланова, – вспомнил Дорожкин, убирая в карман файл. – Здесь работала библиотекарем Вера Уланова. Она пропала в тот же самый день.

– Да, – вдруг тепло улыбнулся Неретин. – Помню. Светлая такая была девчушка. Но я ничего не могу сказать о ней. Мне с неделю было не до того, а потом… Потом институт уже не оправился. Да и ее рабочего места уже давно нет, я еще пытался тут работать, многое переставил. Хотя вот.

Неретин выдвинул верхний ящик секретера, на котором не было никакой литеры.

– Вот. – В руках его желтела картонка. – Это формуляр. Дубицкас сказал, что именно он и оставался на ее столе. А книга исчезла. Кстати, выписала ее она на себя.

– «Aula linguae Latinae»[65], – разобрал Дорожкин аккуратный почерк. – Зачем ей была книга для чтения по латинскому языку?

– Да так, – махнул рукой Неретин. – Мы частенько переговаривались с Дубицкасом на латыни. Это давало нам ощущение некоей защищенности. Думали, что можем обсуждать все, что угодно. Но ошибались. Простак, кстати, понимает латынь. Имейте это в виду. Он вообще очень многое понимает. Слишком многое для обычного администратора. А Вера всегда дула губы, что не понимала наших слов. Пообещала освоить латынь.

– Я возьму этот формуляр, – сказал Дорожкин.

– Поверьте мне, – допил остатки коньяка Неретин, – однажды этот туман исчезнет и унесет с собой и город, и, скорее всего, меня. Постарайтесь, чтобы он не унес и вас. Поэтому избавьтесь от излишней доброты. Benefacta male locata malefacta arbitror[66].