Книга Вакансия - Сергей Малицкий

– Они сами кормятся. – Неретин остановился в конце коридора у широкой лестницы, дождался Дорожкина. – Кто как. Я их отпускаю ночью. Кто-то ловит рыбу в водохранилище, кто-то уходит в лес. Недалеко, в лесу опасно… Так что я им ничего не плачу.

– Тогда почему? – Дорожкин подошел к Неретину почти вплотную, тот смотрел на него сверху вниз. – Почему они остаются здесь? Что их держит?

– То же самое, что заставляет Адольфыча наполнять город людьми, – сказал Неретин. – Тут ведь дело в чем, когда на поле много желтых цветов, поле кажется желтым. Но это не значит, что на поле нет цветов другого оттенка.

– А какого цвета те, кто начищает ваши коридоры? – спросил Дорожкин.

– Они здесь жили когда-то, – объяснил Неретин. – И они больше привязаны к земле, на которой их родина, чем вы привязаны к своим родным. Я не скажу, что они умрут, если связать их, бросить в контейнер и вывезти куда-нибудь километров за сто, но будут угнетены вплоть до оцепенения. У них просто нет выбора. Пойдемте. У нас опять не так много времени.

Ступени уже были не столь чисты, камень словно был подернут серым налетом, и чем выше поднимался Дорожкин, тем явственнее ощущал странный запах, похожий на смесь запаха сырой земли и растертых в пальцах веточек туи. Коридор второго этажа был заполнен неподвижными телами. Они лежали под высокими черными окнами и напоминали картофельные мешки. Размеренное дыхание говорило о том, что «мешки» были живыми существами.

– Идемте, идемте, – поторопил Неретин Дорожкина. – Не волнуйтесь, здесь они чувствуют себя в относительной безопасности, поэтому могут себе позволить расслабиться. Жаль, что эти собачки у входа не позволяют мне принять тех несчастных, что истязает Быкодоров. Впрочем, институт тоже не безразмерен. Если их будет больше, здесь просто станет нечем дышать. А в аудитории и лаборатории я их пустить не могу.

– Надеетесь, что рано или поздно институт возобновит свою деятельность? – спросил Дорожкин.

– Нет, что вы, – пожал плечами Неретин. – Я теперь надеюсь только на две вещи. Во-первых, на то, что конец моей жизни не будет слишком уж мучительным. Во-вторых, что посмертное мое существование, если оно, конечно, есть, не заставит меня вспоминать нынешнее бытие с сожалением.

– Вы рассчитываете на посмертное существование? – спросил Дорожкин.

– Скажем так, – Неретин остановился у высоких дверей и загремел ключами, – я его имею в виду. Его или его возможность. Некоторые обстоятельства позволяют думать… Ну ладно, заходите.

Двери заскрипели, Неретин щелкнул выключателем, под потолком заморгали лампы, и Дорожкин увидел высокие стеллажи, кое-как накрытые тканью, многоящичные секретеры, картины на стенах, свернутые в рулоны ковровые дорожки.

– Библиотека, – объяснил Неретин, затем прислушался к чему-то, метнулся к двери и прикрыл ее. – Говорите негромко. Не все представители тайного народа безобидны. У меня-то проблем не будет, но вам бы не следовало забывать об осторожности. Слышите?

Дорожкин замер. По коридору шел кто-то грузный, даже тяжелый. Пол под его тяжестью не просто скрипел, он подрагивал. Неизвестный замер у входа в библиотеку, шумно выдохнул, судя по громкому шороху туши о прикрытую дверь, развернулся и заскрипел в ту же сторону, откуда появился.

– Уф, – выдохнул Неретин. – Не любит чужих. Странно, в это время он обычно спит в рекреации, дальше по коридору. Ладно, некоторое время у нас теперь есть.

– Кто это? – спросил Дорожкин.

– Единорог, – ответил Неретин.

– Хорошо, что не Полифем[64], – постарался улыбнуться Дорожкин.

– Напрасно улыбаетесь, – растянул губы в улыбке Неретин. – Единорог здесь – это не совсем то, что обычно принято представлять в виде единорогов. Как видите, местные, как говорит Быкодоров, колхознички тоже не слишком напоминают каких-нибудь романтических существ с крылышками. В том числе и скандинавских великанов.

– Вам это не помешало найти с ними общий язык, – заметил Дорожкин. – Да и единорога вы не слишком боитесь.

– Да, – задумался Неретин. – Я даже позволял себе с ним повозиться. Правда, не в этом облике. И не здесь. В спортзале. Но шведских стенок там больше нет. Итак, мы в библиотеке. Скажите, – Неретин снова приложился к бутылке, – что бы вы хотели узнать? Я бы даже спросил так: что бы вы могли успеть узнать? Думаю, что еще несколько минут у нас есть. Или все упирается в тридцатое октября одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года? В одиннадцать часов тридцать две минуты?

– У меня есть еще один важный вопрос, но я оставлю его на конец беседы, – поспешил заметить Дорожкин.

– Ладно. – Неретин снова приложил к губам бутылку. – Думаю, вам известно, что тридцатого октября одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года, в одиннадцать часов тридцать две минуты, над архипелагом Новая Земля был взорван самый мощный термоядерный заряд за все время испытания ядерного оружия.

– Да, – кивнул Дорожкин, – пришлось кое-что сопоставить. Но Новая Земля довольно далеко отсюда.

– В масштабах Земли – да, – согласился Неретин. – Но Земля сама по себе довольно маленькая планета. Я не хочу сказать, что я бывал на больших планетах или еще где-то, но осознание того, что наша Земля вместе со всей ее обложкой, подложкой и всей прочей мишурой есть мир вовсе не бесконечный, важно. Я, кстати, узнал о том, что все-таки произошло тридцатого октября шестьдесят первого года не так давно. Лет так десять назад. Вы знаете, что взрывная волна от того взрыва обошла земной шар трижды?

– Ну я не углублялся… – пожал плечами Дорожкин.

– А я углублялся, – пробормотал Неретин. – Собственно, в этом и состояли мои исследования – углубляться. Хотя уже тогда мне следовало задуматься над многим. Задуматься в пятьдесят пятом, когда над Кузьминском встал туман и город получил тот свой облик, который вы теперь можете наблюдать. Связать это с пролитой кровью военнопленных. Но мы тут все сами себе казались открывателями чудесной страны. Одним чудом больше, одним меньше. А тогда, когда Простак надавил на Перова и дал команду расстрелять пленных… Знаете, расстрел проводился ночью, я как раз занимался с аборигенами. Тогда еще были надежды как-то вписать их в нашу систему, что ли. Звуков выстрелов было не слышно, все это делалось в котловане, на месте которого потом был построен лабораторный ангар, но, уверяю вас, инспектор, каждую чужую смерть все эти существа принимали так, словно пули пробивали их плоть. Раз за разом они падали наземь и стонали. Кстати, будьте уверены, что, если кого-то убьют где-то поблизости и теперь, вы услышите их стоны. Теперь, Евгений Константинович, мне кажется, что человек лишен какого-то важного органа. Какой-то способности. Ну все равно, как если бы отличительной способностью человечества была бы врожденная глухота. Так вот она есть, эта самая глухота. Но чего мы лишены, мы сами определить не в состоянии. Разве только чувствуем иногда, что тыкаемся на ощупь. Вот и я.