Книга Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - Лидия Ивченко

Сослуживцы утверждали, что Багратион «обладал сердцами своих подчиненных, а один его взгляд самых робких соделывал героями». Причины этому крылись не только в личном мужестве генерала — подобное свойство было обязательным в военной среде того времени и ни в ком особого удивления не вызывало. Однако имя Багратиона всегда произносилось с особым благоговением. «Подчиненный почитал за счастье служить с ним, всегда боготворил его. Никто из начальников не давал менее чувствовать власть свою; никогда подчиненный не повиновался с большей приятностью!» — свидетельствовал А. П. Ермолов, называвший князя своим «благодетелем». Для Багратиона сослуживцы были «единственными сотрудниками, с которыми он разделял славу». Он являлся для них высшим авторитетом, его слово было для них законом, а поведение — примером. В бою они закрывали его своими телами, а он готов был умереть вместе с ними, разделив их судьбу. Невзирая на социальные различия, это были его братья по оружию. «Я всегда с вами, а вы — со мной!» — обращался он к войскам в 1812 году перед сражением. Зная «большую дорогу к солдатскому сердцу», полководец и сам уже не принадлежал себе; вся его жизнь определялась неписаными правилами чести более жесткими, чем любой закон, напечатанный на бумаге. «Поистине нет для меня на свете блага, которое я предпочел бы благу моего Отечества» — так выразил Багратион смысл своего тридцатилетнего служения в русской армии, где его по праву считали «красой и гордостью». Воины, завидев любимого полководца в сражении, кричали ему: «Веди нас, отец! Умрем с тобою!» Сослуживец Багратиона генерал С. И. Маевский так определял чувства, связывающие полководца с войсками в минуту смертельной опасности: «Ударив, сломив, опрокинув и сделав все в глазах того, кого любишь, живешь, кажется, не своею, но новою и лучшею жизнью». А вот что писал о Багратионе генерал П. А. Строганов: «Вместе с кажущейся непринужденностью в обращении с подчиненными он умеет держаться на такой дистанции, что те о ней никогда не забывают».

Современники оставили столько разноречивых свидетельств о внешности генерала, согласно которым он был то ли красив, то ли безобразен. Не совсем понятна также природа дарований генерала, который нигде, кроме как на практике, ничему не учился, но в то же время, по словам Ермолова, «слабая сторона способностей может быть замечаема только людьми, особенно приближенными к нему». Заметим, что тема необразованности Багратиона была с некоторых пор любимой у императора Александра I. Не будем забывать, что в те времена у военных было принято скрывать способности, чтобы «казаться вдохновенными». Как знать, может быть, в силу каких-то предубеждений князь Багратион опасался оттолкнуть сослуживцев «парадной вывеской ума»? Нам остается только гадать: каким образом он держал власть над людьми образованными, начитанными, происходившими из самых высших кругов русской аристократии? По-видимому, он был наделен свыше способностями, с лихвой возмещавшими отсутствие знаний. «…Провидение хранило его до Бородинского дня, чтобы сочетать великое событие с великою жертвою, другое Каннское побоище со смертью другого Павла Эмилия», — много лет спустя напишет Д. В. Давыдов, уподобив своего любимого полководца античному герою.

Ф. Н. Глинка рассказывал: «Не спрашивая, можно было догадаться, при первом взгляде на его физиономию, чисто восточную, что род его происходит из какой-нибудь области Грузии, и этот род был из самых знаменитых по ту сторону Кавказа. Это был один из родов царственных. Но время и обстоятельства взяли у него все, кроме символического герба наследственного. Этот человек был и теперь знаком всякому по своим портретам, на него схожим. При росте несколько выше среднего он был сухощав и сложен крепко, хотя несвязно. В его лице были две особенные приметы: нос, выходящий из меры обыкновенных, и глаза. Если б разговор его и не показался вам усеянным приметами ума, то все ж, расставшись с ним, вы считали бы его за человека очень умного. Потому что ум, когда он говорил о самых обыкновенных вещах, светился в глазах его, где привыкли искать хитрости, которую любили ему приписывать. На него находили минуты вдохновения, и это случалось именно в минуты опасностей; казалось, что огонь сражения зажигал что-то в душе его, — и тогда черты лица, вытянутые, глубокие, вспрыснутые рябинами, и бакенбарды, небрежно отпущенные, и другие мелочные особенности приходили в какое-то общее согласие: из мужчины невзрачного он становился генералом красным (красивым, великолепным. — Л. И.). Глаза его сияли; он командовал и в бурке, с нагайкою, на простом донце несся, опережая колонны, чтоб из начальствующего генерала стать простым передовым воином. Это был наш князь Багратион!»

Дипломат А. П. Бутенев также на всю жизнь сохранил впечатления от общения с «правой рукой Суворова»: «Воинственное и открытое лицо его носило отпечаток грузинского происхождения и было своеобразно-красиво. Он принял меня благосклонно, с воинскою искренностию и простотою, тотчас приказал отвести помещение и пригласил раз навсегда обедать у него ежедневно». Об особом даровании князя привязывать к себе сослуживцев упомянул в своих записках князь С. Г. Волконский: «Радушное обхождение князя с подчиненными, дружное их между собою обхождение, стройность, чистота бивачных шалашей, свежий, довольный вид нижних чинов — доказывали попечительность князя к ним, и во всем был залог общего доверия к нему. Князь был не высокообразованный, но рожденный чисто для военного дела человек. Ученик Суворова, он никогда не изменял своему наставнику и до конца жизни был красой русского войска».

Английский полковник Р. Т. Вильсон, представлявший в русской армии войска союзников, свидетельствовал о европейской знаменитости русского военачальника: «Багратион был природным грузином, небольшого роста, черноволосый, с резкими чертами лица и горящими азиатскими глазами. Великодушный, любезный, щедрый и рыцарски храбрый, он пользовался всеобщей любовью и восхищением тех, кто был свидетелем его подвигов. Никакой другой генерал не мог лучше него командовать авангардом или арьергардом, но никогда и ни у кого таковые способности не подвергались большим испытаниям; особливо в предыдущую войну при отступлении от Пултуска к Эйлау, во время семнадцатидневного марша, сопровождавшегося каждодневными отчаянными схватками, в коих выказал он образцы умения, неустанной деятельности и беззаветной храбрости. Каждый день приносил новое торжество его славы. Вся ретирада 2-й армии Багратиона от Волковыска к Смоленску являла собой цепь опасностей, проистекавших от неразберихи и дурно рассчитанных приказов. Багратион умело и доблестно преодолел сии опасности. Там, где у него была надежда остановить движение неприятеля, он оказывал энергическое сопротивление и, благодаря неустанной бдительности, разрушал все планы задержать и окружить его армию».

Генерал А. Ф. Ланжерон, француз-эмигрант, находившийся на службе в русской армии, был скуп на похвалы русским генералам. Но Багратион и в этом случае оставался исключением: «…Он имел талант справляться с людьми, и его ум, прямой и ясный, всегда избирал себе хороших людей среди тех, которых ему советовали принять к себе. Он имел еще другой, очень драгоценный талант, он был обожаем всеми, кто служил под его начальством. Его храбрость — блестящая и в тоже время хладнокровная, его манеры, солдатская речь, фамильярность с солдатами, прямое и открытое веселье возбуждали всеобщую любовь, и никто из начальников нашей армии не был так любим, как он… Будь он жив и продолжай командовать армиями, он скоро получил бы фельдмаршала, что вполне заслуживал на поле битвы».