Книга Хроника смертельной весны - Юлия Терехова

— Никак не бескорыстным, — презрительно заявила немка. — Они платили ей продуктами.

Это она черствую буханку клеклого хлеба называет продуктами?! Но дальнейшие слова адвоката заставили Жики забыть обо всем:

— То есть она отдавалась им не бескорыстно, а за плату. Пусть не деньгами, а за еду, — он повернулся к судье. — Прошу отметить, ваша честь, что мать истицы занималась самой настоящей проституцией. И ее клиенты были боши. Прошу прощения — немцы. Офицеры вражеской армии.

— Какая же ты мразь! — крикнула Жики.

— Еще один выкрик с места, и я удалю вас из зала суда! — пообещал судья.

— Но и это еще не все. Мадам Вигман, помните ли вы, что сталось с узницей, которая называла себя Адель Ришар?

— Ее повесили.

— Ах! — непроизвольно воскликнула Жики, словно ее ударили ножом в сердце. — О боже…

— За что? — продолжал адвокат.

— Если не ошибаюсь — она украла со стола шоколад.

— Это неправда, — всхлипнула Жики. — Какая мерзость…

— После того, как закончила заниматься этим самым… ну, вы понимаете! Я обыскала ее, прежде чем вернуть в барак и нашла полплитки прекрасного немецкого шоколада. Из офицерской столовой ее сразу же отвели на аппель-плац и повесили.

— Ясно. Как все это трагично, ваша честь, — с демонстративной печалью покачал головой адвокат. — Так называемая Адель Ришар была не только проституткой, но и воровкой. Думаю, ее наказали излишне жестоко. Но и сама война жестока. Она толкает людей на некрасивые поступки, невзирая на их пол и возраст…

— К чему вы клоните, мэтр? — поинтересовался судья.

— Сейчас объясню, ваша честь. Мадам Вигман, у той узницы, у Адели Ришар, номер 67178, были дети?

— Дочь, если память мне не изменяет.

— Она вам не изменяет. Расскажите нам о ней.

— Остановите его! — Жики вцепилась в рукав мэтра Анне. — Немедленно!

— Это не в моих силах. Придется терпеть.

Немка тем временем продолжала:

— Это была на редкость плохая девочка, — в ее голосе сквозило суровое осуждение, словно она говорила об ученице гимназии, исключенной за неудовлетворительное поведение. — Совсем юная, лет тринадцати, но совершенно испорченная. Подумайте только — она соблазнила тридцатилетнего мужчину!

— Я протестую! — воскликнул мэтр Анне, но судья отмахнулся от него. — Отклонено! Я так понимаю, мы перешли к самой сути.

— О ком вы говорите, мадам?

— Бедный наш герр Айсс! Такой порядочный был мужчина. И надо же было попасться той junges Luder[386] ему на глаза.

— И что?

— Он приказал привести ее вечером в офицерскую столовую.

— Вы исполнили приказ?

— Конечно! Я всегда исполняла приказ наилучшим образом.

— Что именно вы сделали?

— Я сводила ее в баню, причесала красиво, дала чистую нарядную одежду.

— Она была довольна?

— Конечно! Ведь именно этого она и хотела, когда танцевала с ним танго на аппель-плаце[387]. Я сама видела.

— Подлая ложь! — закричала Жики в полный голос. — Как вы можете это слушать, ваша честь!

— Мадам! — судья строго посмотрел в ее сторону. — Держите себя в руках. Мсье Анне, успокойте вашу клиентку.

— Да как вы можете!

— Последнее предупреждение! — судья стукнул молотком. — Свидетель, продолжайте!

— Я отвела ее в офицерскую столовую и оставила zusammen mit Herren Offiziere[388].

— С кем конкретно? — спросил судья, явно заинтригованный. В его глазах появился масляный блеск.

— О, они были очень дружны, настоящие мужчины — герр Вильке, герр Айсс и доктор Грюнвиг. И она ублажала их всю ночь. Утром я отвела ее обратно в барак. Она выглядела вполне довольной.

— Я не могу это слушать! — воскликнула Жики. — Я ухожу!

— Я запрещаю вам покидать зал суда, мадам! — строго произнес судья, приглаживая усы и бородку. — Сдается мне, это не просто дело о возвращении собственности. Нам хотелось бы выслушать ваши объяснения.

— Я требую перерыва! — выкрикнул мэтр Анне и, как ни странно, судья одобрительно кивнул и стукнул деревянным молотком: — Объявляется перерыв до завтрашнего дня.

Мэтр Анне подождал, пока его коллега соберет в портфель бумаги, и, когда тот двинулся к выходу, подскочил к нему и влепил пощечину: — Мсье, вы мерзавец!

— Благодарите бога, что господин судья уже покинул зал, — пробормотал тот, багровый как вареная свекла. — Но я подам на вас в суд за оскорбление при свидетелях!

— Подавайте! — рявкнул мэтр Анне, и, подхватив Жики под руку, потащил ее прочь. Но за дверью зала суда их встретили вспышки камер, и Жики в отчаянии закрыла лицо ладонями. Ей уже подсовывали под нос микрофоны, и она слышала: — Мадам Перейра, мадам Перейра, это правда, что вы спали с руководством СС в концентрационном лагере Генгенбах?! Сколько вам было лет? Вы получали от них деньги? Вы продолжаете заниматься проституцией?

Она была почти без чувств, когда чьи-то руки подхватили ее и выдернули из жадной орущей толпы: — Не сопротивляйтесь, мадам, — услышала она голос. — Следуйте за мной. Я помогу вам. Меня прислала ваша подруга, Моник Гризар.

Почти в беспамятстве ее провели по длинным коридорам дворца Правосудия, на набережной их ждала машина — черный Роллс-ройс. Заботливый шофер распахнул дверцу, и Жики буквально упала на кожаное сидение. Взвизгнув шинами, автомобиль резко взял с места, расталкивая толпу репортеров, которая ретиво преследовала их до Консьержери…

— Успокойтесь, мадам, — ей сунули в руку шелковый носовой платок. — Слезами тут не поможешь. Моник права — такое злодеяние можно смыть только кровью.

— Кто вы? — прошептала Жики, еле живая от горя и стыда.

— Меня зовут Винченцо Росси.

Сквозь пелену слез она наконец различила тонкое серьезное лицо и живые внимательные черные глаза.

— Кто вы? — повторила она, так как имя было ей совершенно незнакомо.

— Я же сказал — друг Моник. И я здесь, чтобы выручить вас из этого ужасного положения.

— Как?! — вскричала Жики. — Из простого дела о реституции эти сволочи устроили судилище, опозорили меня, как последнюю… как последнюю…

Она снова зарыдала.

— Возьмите, — он протянул ей кожаный бювар с тиснением. — Вас это успокоит.