Книга Фурцева - Леонид Млечин

Началась битва за спектакль. Работу театра обсуждало большое начальство. Искусство стало жертвой большой политики.

«Все происходит от страха, — записал в дневнике Валерий Золотухин, — от страха повторения Чехословакии, от страха культурной революции по их подобию, от страха потерять теплые места, от страха просто вдруг, как бы чего не вышло… Цензура не дает возможности ничего делать стоящее, только розовое и зовущее вдаль…»

Попытка реформировать социализм, предпринятая в Чехословакии, напугала советских руководителей. 5 апреля 1968 года пленум ЦК компартии Чехословакии одобрил «Программу действий КПЧ». Партия ставила перед собой задачу интенсифицировать экономические реформы. Радован Рихта придумал формулу — «социализм с человеческим лицом». Он включил ее в одну из речей, написанных для первого секретаря ЦК компартии Чехословакии Александра Дубчека, и она вошла в «Программу действий КПЧ». Эта привлекательная формула стала символом обновления, которое пытались осуществить Дубчек и его команда.

Дубчек никогда не сомневался в правоте социалистических идей, искренне отстаивал социалистические идеалы и был уверен, что его реформы служат социализму. Люди получили право свободно высказываться, исчезла цензура, и страна изменилась. Народ поверил Дубчеку. Впервые лидер компартии стал народным лидером. Даже люди, тихо ненавидевшие коммунистическую власть, поверили в нее. Выяснилось, что восемьдесят процентов населения поддерживают новую политику коммунистической партии и безоговорочно высказываются за социализм. От этого московских лидеров просто оторопь брала. А пражские лидеры считали, что они не делают ничего, что идет во вред советским интересам. Они отказались от всевластия компартии и говорили о возможности многопартийных и свободных выборов…

В Чехословакию ввели войска, а в Советском Союзе стали закручивать идеологические гайки.

«Секретарь горкома Шапошникова волнуется так, что кажется, будто плачет, — вспоминал Валерий Золотухин. — Даже жалко ее стало. „Товарищи! Я не готовилась выступать, но я не могу не ответить товарищу Любимову. Товарищ Любимов хорошо подготовился, видимо, долго готовился. Он умеет красиво говорить, он известный оратор“. (Сбивается, мелет чушь, топчет языком на месте, мысли тощие, еле поспевают за языком, опаздывают…)».

Против любимовского театра привели в действие все механизмы власти. Подключили Пролетарский райком столицы, на территории которого до ноября 1968 года находился театр.

«Адская машина закрутилась снова, — записал в дневнике Валерий Золотухин. — Вчера на райкоме решено просить МК и Управление культуры о снятии Любимова:

— Режиссер поставил себя вне критики, создал оппозиционный театр, постоянно заостряющий свое внимание на теневых сторонах нашей жизни, отрицающий и не подчиняющийся партийному руководству, противопоставляющий все прогрессивное (ученого, художника) властям, и это не частное заблуждение, а определенная тенденция из спектакля в спектакль, генеральная линия — критика властей… Мы укрепим руководство художественное и партийное — в театр придут молодые, партийные артисты».

Первый секретарь Пролетарского райкома партии Петр Ильич Шабанов внушал режиссерам:

— Высоцкий — это морально опустившийся человек, разложившийся до самого дна. Я не рекомендую вам Высоцкого…

Смотреть спектакль «Живой» в театр приехала Екатерина Алексеевна Фурцева.

«Всех собрал шеф в зале, — записал в дневнике Валерий Золотухин, — как перед боем, такое всех охватывало волнение и озноб».

— Не ждите никакой реакции, — сказал артистам Любимов, — предупреждаю — будете играть как при пустом зале…

— Ну, неужели они не живые люди, ну хоть что-то, где-то должно их прошибить.

— Не надейтесь и не обольщайтесь, поверьте моему опыту… Юрий Любимов: «Вошла Екатерина Алексеевна, каракульчевое манто у нее с плеча свисает, свита из тридцати четырех человек. Из зала выставили всех, чтобы и мышь не проскользнула…»

Валерий Золотухин: «И грянул бой… Зал как будто вымер. Сорок человек живых сидит в зале, а мы играем будто для кресел…»

Юрий Любимов: «Едва кончился первый акт, Фурцева хлопнула ручкой и крикнула: автора — ко мне!

— Послушайте, дорогой мой, с этой условностью надо кончать!.. Нагородил черт знает что. Режиссера — сюда! Режиссер, как вы посмели поставить такую антисоветчину? Куда смотрела дирекция? А партком?.. Весь театр надо разгонять. В этом театре есть советская власть?.. Что это такое нам показывают? Это же ведь иностранцам никуда даже ездить не надо, а просто прийти сюда и посмотреть, вот они все и увидят…»

Валерий Золотухин: «И началось. Это безобразие, это неслыханная наглость. Нет, это не смелость, антисоветчина, ничем не прикрытая и т. д. Я сиганул наверх, быстро переодеваюсь, проверяю реквизит и бегу на начало второго акта, а в зале истерика Мадам. Я накрылся корзиной, слушаю и ушам не верю, чего говорят взрослые люди, в чем нас обвиняют… Был такой момент в ругани, когда казалось, что не хватает маленькой капли, чтобы Мадам хлопнула дверью и выскочила как ошпаренная со своею свитою из театра.

А в театре холод, ей принесли шубу. Слышу, она проворчала:

— Ну, давайте, досмотрим…»

После спектакля заговорил заместитель министра Григорий Иванович Владыкин — с истерикой в голосе:

— Мы давно нянчимся с товарищем Любимовым, стараемся всячески помочь ему, по-хорошему смотрим, советуем, спорим, ничего не помогает — товарищ Любимов упорно гнет свою линию, порочную линию оппозиционного театра. Против чего вы боретесь, товарищ Любимов?! Вы воспитали аполитичный коллектив, и этого вам никто не простит. Сегодняшний спектакль — это апофеоз всех тех вредных тенденций, которых товарищ Любимов придерживается в своем творчестве. Это вредный спектакль, в полном смысле — антисоветский, антипартийный…

Григорий Владыкин в 1940-е годы заведовал отделом художественной литературы в агитпропе ЦК партии. Он сам стал жертвой очередной идеологической кампании и потерял высокое кресло. В апреле 1950 года его бывшие коллеги по отделу пропаганды и агитации отправили секретарю ЦК Маленкову донос:

«Тов. Владыкин, освобожденный от работы в аппарате ЦК ВКП(б), сын крупного лесопромышленника, шельмовал людей, которые пытались бороться с космополитами, формалистами и эстетами в литературе. Владыкин приказал снять зав. сектором Гослитиздата как антисемита. По указанию т. Владыкина вышла в свет книга „Французский романтизм“ — книга антимарксистская, вредная, смакующая упадочные, пессимистические, антиреволюционные произведения французских аристократов».

Изгнание из ЦК, приклеивание ярлыков, вообще вся эта послевоенная история гнусных идеологических разносов, казалось бы, должны были чему-то научить, но, увы… Григорий Владыкин ведал в Министерстве культуры театрами и неуклонно проводил «партийную линию».

Валерий Золотухин подробно записал, что происходило дальше…

«— Я ехала, честное слово, с хорошими намерениями, — говорила Фурцева. — Мне хотелось как-то помочь, как-то уладить все… Но нет, я вижу, у нас ничего не получается! Вы абсолютно ни с чем не согласны и совершенно не воспринимаете наши слова.