Книга Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева - Иван Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я не могу оставить вас в горах и на побережье, – говорил он. – Наши враги все время стараются высадиться и овладеть берегом. Тем, кто пожелает остаться здесь, я отведу обширные и богатые земли на плоскости… А кто не хочет, пусть уходит в Турцию.
– Государь! – отвечали князья. – Мы от сердца благодарим тебя за твое великодушие. Но наш народ не поверит нам, он скажет, что мы их предали. Все они желают уйти в Турцию.
– Нас осталось всего 60 тысяч, но через 50 лет вот нас уже 200 тысяч. А в Турции сколько было, столько и осталось… Царь не виноват, он хотел нам добра.
Молодая черкешенка подала мне умыть руки, и все мы уселись за кругом низенького стола.
– Теперь ты наш, – говорили мои спутники, – да ты и так совсем наш. И черкеску, и папаху ты носишь совсем, как носили убыхские князья, да и станом и лицом ты совсем, как они. Мы построим тебе дом в Хатажукае, подарим скот, баранов, пару буйволиц, и после войны ты заживешь у нас с твоей красавицей женой.
Встреча, ожидавшая меня в Хатажукае, была еще более сердечная. Мы подкатили на прекрасном экипаже, за которым до селения скакала полусотня джигитов на горячих конях. Нас ожидало все селение, несколько сот всадников, вооруженных с головы до ног. Затем седобородые «хаджи» в своих традиционных чалмах, далее все местные девушки и подростки, каждая с букетом свежих ландышей в руках. Старики поднесли мне чудный раззолоченный кинжал – эмблему моего нового звания – и красивую нагайку – эмблему власти. Затем старшины собрались за длинными столами в общественном доме, и во время обеда, за чашей пива, старики хаджи излили мне все искренние слова благодарности и симпатии.
– Мы, старики, – говорил Шемгоков, отец Анчока, – сказали детям: «У вас, молодых, есть свой почетный старик – Врангель. А этого оставьте нам. Он к нам подошел, и мы с ним не расстанемся».
Вечером я уехал совершенно очарованный гостеприимством и тонким благородством оказанного мне приема. Теперь все это мне представляется чудным миражом, волшебной картиной прошлого.
Но то, что было, – наше! Его уже никто не отнимет у нас и не исказит. Пока сознание остается в душе – оно ЕСТЬ!
– Это лицо мне знакомо – и этот шрам.
– Его провела эта рука.
Из либретто оперы Мейербера «Гугеноты»
– Ein echter Kauckasier glaube ich?
Этот вопрос относится к неподвижно стоящему у столба с надписью, грозившей смертною казнью всякому, кто не сдаст оружия на ближайшем германском посту.
– Ein Ofzier vermutlich?
– Jawohl.[177]
На кавказце нет никакого отличия, кроме папахи и черкески. Но в его осанке и манерах есть нечто, что заставляет думать, что это офицер и притом природный вояка.
– Очень рад! Майор Гериг венгерской армии. Наверное, мы с вами не впервые встречаемся на войне? Бывали в Галиции? На Карпатах?
– На войне, как на балу, редко встречаются по одному только разу…
– И в Долине?
– Вы служили в 1-м Цесарском? Офицеры у «Альпийских стрелков» всегда красовались перед нами во весь рост, и в цепях, и в атаке.
– Это наша традиция. На Яворнике я получил этот шрам, – он поднял руку к виску.
– А я этот крест, – ответил русский, обнаруживая маленький белый крестик, скрытый в складках черкески. – Давайте руку, – прибавил он искренне. – Мы понимаем друг друга. Вас интересуют наши кавказские клинки, не правда ли?
– О да! Ведь нигде так их не ценят, как на Кавказе и у нас, в Венгрии.
– Хорошо, пойдемте! Если б вы были прусский офицер, я не приглашал бы вас.
В казино, импровизированном из «теплушки», все стены были увешаны клычами, гурдами, волчками, принадлежавшими начальнику эшелона князю Накашидзе и сопровождавшим его офицерам. У венгерца разбежались глаза.
– Ах, если б сюда бутылку хорошего токайского, – бормотал он, – но все равно, выпьем пару вашего цимлянского за глубокие рыцарские чувства обеих армий!
За время моей болезни меня назначили инспектором артиллерии, которая находилась под командой генерала Кутепова[178]. Я поехал в Ростов являться Врангелю, вступившему в командование армией.
На вокзале ко мне подбежала наша «добрая красавица Маруся», племянница дьякона Темирюевской станицы. Мы встретились, как родные. Ей не хватало билета. Мне все-таки удалось раздобыть его, и, хотя стоя, мы добрались до Тихорецкой. Там она вышла и побежала по темным улицам поселка.
К Кутепову я попал рано утром. Тотчас же я обошел все артиллерийские позиции корпуса, блестяще оборудованные командованием 6-й дивизии, полковником (имя которого я, к сожалению, забыл). Он прекрасно объяснил мне задачи каждой батареи и всевозможные случаи сосредоточения огня. Обо всем я доложил Кутепову, который остался крайне доволен обстоятельным докладом.
Вскоре, однако, весь штаб Кутепова, в том числе и я, был переброшен в Угольный район, где объединил отборные части старой Добровольческой армии, которым было присвоено название 1-го Корпуса. За мной последовал мой конвой, сохраненный мне любезностью моего временного заместителя, генерала Реныва. Но мой Мустафа уже вернулся в первобытное состояние, Вовочка после Минеральных Вод тоже исчез куда-то, а милый «мичман» Панафидин вернулся к своей морской профессии. При мне остались лишь Беслан, Магомет и дюжина казаков.
О своем новом назначении мне не пришлось жалеть. Кутепов относился ко мне с полным доверием, которое возрастало с каждым днем. Подобно Врангелю, он совершенно не мешал моей инициативе, но в то время, как с Врангелем я не знал покоя ни днем, ни ночью, здесь я был окружен полным комфортом, в котором нуждался после болезни.
Штаб следовал за войсками в экстренном поезде. Обедали мы все вместе – генералы, начальник штаба и я, что давало мне возможность поддерживать с ними непрерывную связь. У меня был свой вагон, где помещался я, заведующий артиллерийской частью полковник Хохлов и адъютанты. Лошади и конвой следовали все время за нами в том же составе, так что я мог поддерживать живую связь с войсками. Но они были разбросаны на широком фронте, и это было не так-то легко. Однажды под Змиевым[179]я чуть не поплатился за это. Когда я явился на находившуюся там на позиции мортирную батарею, маленький отряд, к которому она была придана, находился в полном окружении. Путь на мост был под угрозой полка ГПУ[180], адъютант полковника Ползикова, рекогносцировавший путь, отступая, бесследно исчез, очевидно, попав в плен. Мы с Ползиковым отходим во главе полуроты, прикрывающей орудия. Подойдя к мосту, я обратился к солдатам: «Когда крикну “ура”, бросайтесь все в штыки на мост и тащите за собой орудие». Противник не принял атаки, нам удалось даже захватить адъютанта полка, который сбился с дороги и попал к белым… Уже светало, когда мы очутились по сю сторону реки, я попал как раз к обеду.
