Книга Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева - Иван Беляев

Дигален подействовал. Я стал поправляться. Моя Аля – теперь я уже узнал, кто был небесным видением, чье присутствие возвращало меня к жизни, – это была она! – она садилась подле меня и приносила мне чудесные мандарины, чистила и клала их мне в рот. Это служило мне жизненным эликсиром! Потом я узнал, что эти мандарины привозились прямо из Турции, из Трапезунда, и стоили по 20 рублей дюжина. А у Али оставалось всего 500. Через несколько дней мне стало гораздо легче. Мучили только паразиты. К моей постели подсел доктор Кроль, спасший мою жизнь.

– Слушайте, генерал, – сказал он, – вы можете понять все, что я говорю?

Я кивнул головой.

– Вы уже на выздоровлении. 70 на 100, что вы уже выскочили. А я… я умру. Вчера я чистил язык вашему умирающему товарищу, генералу Веверну (он раньше меня командовал моей батареей), и он укусил меня за палец. Я знаю, через восемь дней сыпняк, мое сердце хуже вашего. У меня в Батуме осталась дочь… и ни копейки денег. Сделайте все, чтоб доставить ее сюда и не дать ей погибнуть.

– Даю вам слово, доктор…

Я исполнил свое обещание: в день смерти доктора Кроля в газетах появился его некролог, моя благодарность моему спасителю и подписной лист, где я подписал его дочери 500 рублей – это было все, что оставалось у нас с Алей. А профессор Тиханович встретил и устроил осиротевшую девушку… Были эпизоды и в другом роде.

– Зайка! Помнишь нашу старинную знакомую, молодую сибирячку, учившуюся на инженерных курсах?

– Еще бы! Ведь она гостила у нас на Заротной.

– Она здесь, была замужем за доктором, с которым была тогда помолвлена. Теперь он скончался от холеры. Она хотела бы тебя видеть.

Передо мной молодая, цветущая дама. Вся в черном и в слезах…

– Зинаида Васильевна!

– Иван Тимофеевич!

Я совершенно не отдавал себе отчета в своих словах. Не знаю, как у меня вырвалось.

– Не волнуйтесь, мы вас выручим. Аля не могла удержаться от смеха.

– Ну и Зайка! Глаза лихорадочные, на голове повязка с ослиными ушами, а тоже собирается кого-то выручать!

Какое было для меня счастье, когда меня взяли из госпиталя и перевезли в богатую квартиру Аветисова, где, за неимением свободной комнаты, меня рядом с моей Алей поместили в огромном салоне, убранном картинами и портретами. Сам хозяин приходил временами любоваться то на одну, то на другую.

– Смотрите, генерал, – говорил он, – это копия с известной картины «Нильская невеста»! Это эскиз, картина не закончена. А глаза! Взгляните, какие у нее глаза!

Он глядел в кулак, как в подзорную трубку.

– Смотрите так! Она ведь как раз напротив вашей кровати… Видите, какое выражение! В них видна безумная тоска и глубокое отчаяние…

Если б я был там, подле нее, я бы умер, но не отдал ее проклятым чудовищам. Ах, если б милым, чудным Божьим созданиям угрожали только крокодилы! Но чья рука могла бы спасти их в проклятой трясине растления и разврата…

Перед болезнью мы с Мишушей были в госпитале, где поправлялся от тифа Ася, сын моего брата Володи. Он показывал мне письмо, полученное им через руки от отца, оставшегося в Петербурге… «Слышал о твоем замечательном хладнокровии», – писал он своему первенцу…

– Взял бы ты его к себе в адъютанты, – говорил мне Мишуша.

– С радостью! Ведь я давно предлагал ему это. Он сам отказывался.

– Я был глуп тогда, – отвечал мне бедняжка.

Теперь я узнал, что в последний день этот чудный мальчик простудился и скончался, не выдержав новой болезни…

Врангель тоже заболел тифом одновременно со мною. Говорят, его первый вопрос по выздоровлении был:

– Жив ли Беляев?

Мой первый вопрос также был: «Жив ли Врангель?» Узнав, что он находится в Атаманском дворце, я потащился повидать его. Он поднялся прежде времени, ноги ему еще отказывали.

– Теперь меня снова уложили в кровать, – сказал он мне. – Вот вы выдержали и теперь уже на ногах.

Как раз в эту минуту вошли Деникин с Романовским. Врангель разошелся с ними во взглядах. Они настаивали на молниеносном ударе на Москву, он стоял за Царицынское направление. Я не профессор военной истории, но мне кажется, что Врангель с налета имел бы шанс добраться до Москвы, а вся наша война была возможна только с налету. Глубокой государственной основы она не имела и при затяжке была осуждена на крах.

Я еще не успел поправиться, как в Екатеринодаре произошло событие. Противник в отсутствие Врангеля прорвался на Великокняжескую и стал угрожать Торговой.

Встревоженный слухами, я разыскал моего старого товарища…

Черкесы

Но европейца все вниманье

Народ сей чудный привлекал…

А. С. Пушкин. «Кавказский пленник»

Едва я поднялся с постели, как за мной приехали черкесы, Анчок Шемгоков и один из его товарищей.

– На другой день после того, как мы были у тебя, мы встретили твою жену. Она бежала вся в слезах, таща два тяжелых чемодана. Мы забрали вещи и пошли за ней. «В чем дело?» – «Мой муж умирает от тифа, – отвечала она, отирая слезы, – иду к нему, я уже не хочу покидать его ни на минуту». – «Но ведь эта болезнь за разительна, – возразили мы, – оставьте его с докторами!» – «Но я не брошу его одного, – повторяла она. – Если он умрет, и я умру вместе с ним!» – Знаешь, что теперь говорят наши черкесы? Они говорят, что ты и храбрый, и красивый, и умный, но что твоя жена еще гораздо храбрее, и умнее, и красивее, чем ты.

Проехав станицу Некрасовскую, по дороге с конечной станции мы заночевали в небольшом хуторе, принадлежавшем Анчоку. Было уже поздно, но ко мне подсел старик абадзех и вступил со мною в сердечный разговор.

– Спасибо тебе! – говорил он. – Что ты сделал для Беслана! Ведь он из лучшей фамилии. Что ты сделал для него – сделал для нас.

Старик оказался живой книгой.

– Ведь он родом из Крыма, его предок Едыг прогневал хана, украл три яйца от его любимого кречета. Хан хотел посадить его на кол, так он бежал к черкесам. От него родом князья Едыговы, Беслан последний в его роде.

Во дни молодости хевсуры говорили мне: наш народ совсем не как другие. Ближе всех нам пшавы. Но у нас говорят, что нет на Кавказе благороднее черкесов, они стоят еще выше нас. Я сказал это старику.

– Есть у меня хутор на Красной Поляне, под самой горой Ачишхо. Я не променял бы его ни на какие деньги. Но видит Бог, если б вернулись изгнанные 50 лет назад оттуда черкесы, я с радостью вернул бы им их земли. Не понимаю, как могло случиться, что великодушный Царь нашей великодушной страны мог изгнать в Турцию полмиллиона абадзехов, шапсугов, бжедугов и убыхов.

– Царь не виноват, – возразил мне старик. – Виноваты мы сами. Когда, вслед за окончанием войны, Государь созвал всех черкесских князей и старшин, я вместе с отцом стоял ближе всех к нему. Тут были переводчики, которые передавали каждое слово, так что все могли слышать.