Книга Готический роман. Том 2 - Нина Воронель

Он прикинул в голове несколько вариантов «за» и «против», рассматривая свое отражение в увеличительном зеркале, вмонтированном в крышку коробки с гримом. Искусству максимального преображения с помощью минимальных средств его тоже обучили в тренировочном лагере в Ливане, хоть и до того он неплохо управлялся с ножницами и кисточкой. Конечно, в те славные времена, когда он, вдохновенно меняя личины, зачаровывал наивный буржуазный мир своими отчаянными выдумками, у него не было ни такого отличного грима, ни таких виртуозных инструментов преображения. Но зато он был молод, бесстрашен и доволен собой. Не то, что сейчас.

Он прислушался – навоз шлепался на дно кузова с той же монотонной равномерностью, – и снова вернулся к усталому лицу в зеркале. Серые глаза Яна Войтека, сверкающие иронией за матовыми стеклами очков, были обрамлены волнистой седой шевелюрой. С очками он покончил одним четким нажимом башмака, сложнее было сменить цвет глаз. Отложив глаза на потом, он принялся за вьющиеся надо лбом серебряные пряди. Скосив их, как траву, ловкой маленькой косилкой, он перекрасил получившийся в результате забавный ворсистый бобрик в ординарный темно-русый цвет, отчего интеллигентное лицо чешского профессора невыясненных наук преобразилось почти до неузнаваемости в лицо простонародного жлоба с пристрастием к пиву и спорту.

Усилив этот эффект с помощью чуть загнутых кверху каштановых усов, Карл бережно открыл главное свое достояние – узкий пенал, в каждом гнезде которого притаилась пара цветных линз. Одним ловким нажимом больших пальцев он вынул из глаз серые линзы и вставил вместо них другие – в левый глаз коричневую, в правый зеленоватую с желтыми точками по краям. Потом, поочередно прикрыв ладонью сперва одну половину лица, затем другую, решительно заменил коричневую линзу на зеленоватую и внимательно оглядел свое отражение, оценивая полученный результат. Теперь оставалось только укоротить и слегка обесцветить слишком длинные ресницы покорителя дамских сердец Яна Войтека, и новая вывеска готова.

Получившийся облик был бы почти идеальным, если бы не слишком сочные девичьи губы, которыми его наградил русский хирург во время пластической операции. Сволочи из Штази, отправляя его в Ливан, поскупились на полную перекройку его лица, необходимую для сокрытия следов Гюнтера фон Корфа, а ведь небось продали его новым хозяевам за хорошенькую круглую сумму. И подлец-хирург сделал с лицом Карла ровно столько, сколько ему за это заплатили, и ни черточкой больше. Так что чувственная розетка рта не совсем точно вписывалась в жесткий контур подбородка, подчеркнутый твердой линией крупного носа. Женщинам, правда, это нравилось, но проблем с женщинами у него не было и до операции.

Он продолжал внимательно всматриваться в свое обновленное лицо, постепенно к нему привыкая. Это была первая заповедь поведения во вражеском окружении, – для предотвращения глупых промахов после поспешного изменения внешности следовало каждое мгновение помнить, как ты сейчас выглядишь. Второй заповедью было имя – следовало каждое мгновение помнить, как тебя сейчас зовут. Глядя в зеркало на стриженного бобриком любителя футбола, Карл прищурил зеленовато-желтый глаз и промурлыкал из-под фатоватых усов:

– Меня зовут Вилли Вебер, мне сорок четыре года, место рождения город Оснабрюк.

И вздрогнул, – его слова, произнесенные почти шепотом, прозвучали неожиданно громко в наступившей тишине. Он как-то не обратил внимания, что шлепки прекратились. Боясь вернуться к прогалине и быть замеченным, он осторожно закрыл сумку и прислушался. Сначала тишину нарушало только еле слышное дыхание ветра в верхних ветвях, потом негромко заржала лошадь, и женский голос ответил на ржание с нежностью:

– До завтра, Фрицци. Завтра я приеду за тобой на рассвете.

Фрицци явно не соглашался ждать до завтра, он на что-то жаловался скорее обиженно, чем сердито.

– Ну что с тобой, Фрицци? Ты ведь любишь спать в лесу, и у тебя есть все, что нужно, – попыталась усовестить. его женщина, но задерживаться из-за него не стала. Хлопнула дверца машины, заворчал мотор. Фрицци заржал еще громче, но безуспешно – машина уже отъехала, чуть погромыхивая кузовом на ухабах лесной дороги.

Инге

Всю дорогу домой Инге спрашивала себя, зачем ей понадобилось накликивать на себя новые проклятия Марты. Удивляясь, какая сила заставила ее сказать Хельке такую глупость, она так и не нашла ответа. Ведь не собиралась же она и впрямь тащиться среди ночи с Клаусом в Каршталь, чтобы присутствовать там на каком-то колдовском шабаше дурного вкуса? Однако, паркуя машину, она подумала, что, пожалуй, следует предупредить Клауса о поджидающей его внизу мамке, но Клауса не было ни во дворе, ни в свинарнике.

Ральф, растянувшийся на пороге кухни, лениво помахал хвостом, но не встал. «Стареет мой верный пес», – с привычной печалью подумала Инге и спросила: «А где Клаус?», но Ральф зевнул и не ответил. Идти искать Клауса у Инге не хватило сил. Больше всего ей сейчас хотелось нырнуть в постель, закрыть глаза и утихомирить разбушевавшегося младенца. Но ничего этого она не могла себе позволить.

Наспех перекусив и переобувшись, она взяла фонарь и спустилась в трапезную. Плавным поворотом зеркала отворяя секретную дверь, ведущую в подземный коридор, она вспомнила рассказ Хельки про мистическую зеркальную дверь в святилище Детей Солнца. Надо же, какое совпадение! Сердце испуганно колыхнулось – Инге не верила в случайные совпадения. И тут же обругала себя за то, что последнее время стала слишком пуглива. Ведь ничего общего у этих зеркальных дверей нет, – у них там дверь ведет куда-то в космос, а у нее всего лишь отделяет жилые помещения от маршрута туристских экскурсий.

Кое-как справившись с собственным малодушием, она вышла в подземный коридор и свернула в окаймленную гранитной балюстрадой галерею, наклонно уходящую вниз, в недавно отреставрированные подвалы, хранящие мрачные тайны рода Губертусов. Инге намеревалась проверить несколько эффектных трюков предстоящей сегодня вечером экскурсии, которые почему-то барахлили в прошлый раз. Обычно мелкий ремонт входил в обязанности Ури, но в его отсутствие это взяла на себя Вильма, и Инге была не уверена, что та сумела справиться со всеми непослушными замками и пружинками.

Она прошла через круглый красный зал и на миг приостановилась на верхней ступеньке лестницы, ведущей в фамильную сокровищницу. Лучше бы она это не делала – этого мимолетного мига было достаточно, чтобы в зал проникли давно ушедшие из жизни участники происшедшей здесь драмы. Первым появился отец. Закинув голову на противоестественно вывернутой назад шее, он лежал в своем инвалидном кресле и глядел на нее одним невидящим глазом, тогда как второй был плотно залеплен еще не вполне засохшей кровавой коркой. Ей стало вдруг ужасно, непоправимо его жалко – «бедный, бедный папа, я виновата, виновата, прости!»

Усилием воли она отогнала это видение, и напрасно, – на смену ему явился пугающе реальный, почти физически ощутимый образ Карла. Не того, которого она любила в юности, и не того, которого научилась, сцепивши зубы, терпеть здесь, в замке, – с этими она еще могла бы как-то поладить. Но нет, за каждым поворотом коридора перед ее глазами возникал другой Карл, полузабытый, измученный и голодный, каким он предстал перед ней когда-то после своего побега из тюрьмы.